Мой воздушный шар

– Технологии будущего, балда!

– Это чушь татарская, не пойдет это дело, – не поверил Рома.

– Лучше «Роялем» паленым торговать? – хлопнул его по плечу Артур. – Ты знаешь, что слово «деньги» – тоже татарское. Но ты же их любишь? Так что не бухти, а зарабатывай, и поедем в Канаду.

Свернули со светлых центральных улиц, начались темные окраинные.

– А я только в Волгограде был, больше нигде, – Рома подпрыгнул на ухабе. – Когда мать с отцом опять помирились, мы вместе поехали.

– А я и там не был… И как там? Родину-мать видел?

– Ее там трудно не увидеть. Я только вот не понял: почему Родина – мать? И почему тогда мать – такая огромная? Мне почему-то кажется, что это должен быть Родина-отец, а мать такой огромной быть не может.

– Как ты сказал? – рассмеялся Артур. – Сез русский плохо гаварит? Родина-отеце где можна пасматрет, друг? И гарбузы харошие купить, а? Кто из нас татарин?

– А чё ты ржешь? Кто тогда – Родина?

– И кто?

– Ну так отец же!

Артур задумался.

– А говорят: «мать – земля».

– Ну так это земля, а я про Родину, – попытался объяснить Рома. – Земли много, и она разная везде, а вот родная земля – одна. И родная – как бы через отца. И чувство Родины – через отца. У тебя отца нет – ты и собираешься в Канаду.

– У тебя у самого – что есть, что нет.

– А черт его знает, – хмыкнул Рома, – у меня батя опять забухал… Для меня вот этот фургон сейчас вместо родины. Я в нем больше, чем дома времени провожу… Чехословакии больше нет, а фургон ходит. Прикол?

Словно расстроившись, что Чехословакии больше нет, фургон в этот самый момент заглох.

Сматерившись, Рома со всей силы дал кулаком по рулю.

– Ну это ж надо, вот сейчас, сволочь.

Парни вылезли из машины, подняли капот.

– Может, свечи? Ты давно менял?

– А их надо менять?

– Ты серьезно?

– Да менял я, это не свечи.

Потратив с полчаса, но так и не оживив фургон, парни присели на бордюр.

– Черт. Падла, – ругался Рома. – И куда мы теперь?

Всех беспокоила коробка с баблом.

– Тут продуктовый рядом, – предложил Артур. – Там ночной сторож. Если сегодня Пашка, то он пустит.

– А если нет?

– Договоримся. Пошли, фигли сидеть.

Уделанные в умат, пацаны вышли освежиться. Это было любимым занятием – поймать чепушилу и постебаться. Бомжей для этого было немало, но те уже сами шугались. Или встретить таких же пацанов и закуситься, все для этого было при себе: ножи, кастеты. А потом или погнать их с района, или побрататься и пойти искать развлекуху вместе. Иногда удавалось подцепить шебутных девиц и затащить на хату.

В этот раз навстречу попались два мудака с огромной коробкой.

– Эй, бобрики, закурить есть?

Начало было плохим. Артур обхватил коробку крепче, Рома вышел вперед.

– Не курим, пацаны.

– Какие-то проблемы?

– Нету никаких проблем, пацаны. Домой идем, вас не трогаем.

Это был неправильный ответ. Он показал слабину, и пацаны ее почувствовали.

– А че несем?

– Яблоки, – сморозил глупость Артур.

– От бабушки что ли? Ну-ка, дайте заценить.

Драка была короткой. Чем крепче Артур держал коробку и чем сильнее отбивался Рома, тем быстрей появился нож. Артур вскрикнул и повалился на землю.

И Рома побежал.

Дядю Рому я видел всего один раз, в детстве. Потом он уехал в Канаду и не возвращался. Мама упоминала, что у него там бизнес, что-то не совсем законное. Я думаю, что глядя из окон своего офиса на небоскребы Торонто, он чувствовал злость и обиду, потому что его жрал третий демон.

О да, пришло время показать вам его.

Сейчас вы его увидите. Вы уже чувствуете мерзкий запах – падали, гнилого мяса, протухшей рыбы. Сейчас заколотит сердце, вам станет тяжело дышать, зрение сузится, а кровь вскипит. Вот оно, уже появляется, приготовьтесь увидеть. Вы слышите, как чавкает слизь – это гадкая гидра! Вот она! Она бесится, у нее длинная шея, но на ней цепь! Она может затаиться и наброситься, а по ночам – она жрет сама себя, сплевывая чешую. Зовут ее – Ненависть. Это нелюбовь к себе, отраженная на других. Это демон собственных неоправданных ожиданий. Запомните ее имя – это Ненависть, Ненависть, это – Ненависть! Знако-о-омьтесь!

Били меня палками. Пошел дворами, чтобы меня не видели. Все на меня смотрят, а я их ненавижу. Тычут, смеются. Стараюсь днем вообще никуда не выходить. Дорогой дневник, только тебе я могу об этом рассказать. Вот бы я все это зачеркнул сейчас, и ничего бы не стало. Как будто исправил бы свою жизнь. Как мне тяжело это писать, лучше бы я сегодня остался дома. Или вот – быть бы мне невидимкой. Зачем я родился? Папа, если бы ты видел меня, неужели ты не принял бы? Таким, какой я есть – не принял бы? Неужели, даже зная обо всем – оставил бы?

Они сидели там, шпана обычная. Увидели, и давай ржать. Я на них посмотрел, а не надо было смотреть. Надо было отвернуться или уйти, сейчас я это буду знать. Не буду там ходить. Только где мне тогда ходить?