Мой XX век: счастье быть самим собой

В салоне Генриэтты Леопольдовны Гиршман очень гордились портретами хозяйки и ее мужа, исполненными знаменитым Валентином Серовым, так рано умершим. Сколько раз Алексей Николаевич замечал в глазах хозяйки восторженный блеск, когда она демонстрировала свою знаменитую коллекцию живописи, скульптуры, графики. Но что прельщало ее в предметах искусства: их подлинная уникальность, художественная ценность или выгодное помещение денег?

Алексей Толстой мысленно перебирал многие былые встречи, разговоры. Сколько перебывало в его доме людей за это время. Артисты Большого и Малого театров... Яблочкина, Гельцер, Максимов... А сколько художников... И все интересные, вероятно, будущие знаменитости... Сарьян, Павел Кузнецов, Милиотти, Георгий Якулов... И еще художник Лентулов, в чьем доме он впервые встретился с буйным, непоседливым Владимиром Маяковским, который запомнился ему своей развевающейся крылаткой...» (с. 9).

А теперь приведу странички из воспоминаний С.И. Дымшиц: «...Если в Петербурге мы вращались почти исключительно среди людей искусства, то в Москве наши знакомства пополнились рядом людей, никакого отношения к искусству не имевших, но пытавшихся на него влиять и красоваться в его лучах. Это были буржуазные меценаты, содержавшие салоны и картинные галереи, устраивавшие литературные вечера, финансировавшие буржуазные издательства и журналы и старавшиеся насадить на Москве Белокаменной чуждые русскому искусству вкусы и традиции западноевропейского декаданса. Они приглашали нас на свои вечера в свои салоны, ибо Алексей Николаевич импонировал им и как стяжавший известность столичный писатель, и как титулованный литератор – граф. Меня они приглашали и как жену Толстого, и как художницу, картины которой к 1912 году стали появляться на выставках в Петербурге и Москве.

Алексей Николаевич принимал их приглашения потому, что вокруг них вращалось немало его коллег-литераторов. Таким образом мы побывали у таких меценатов, как Е.П. Носова, Г.К. Гиршман, М.К. Морозова, князь С.А. Щербатов, СИ. Щукин. Думаю, что визиты к ним не прошли бесследно для Алексея Николаевича как для писателя, что многие наблюдения, почерпнутые в этой среде, затем в определенном виде отразились в таких его произведениях, как «Похождение Растегина», «Сестры» или другие вещи, в которых показаны типы людей умирающего буржуазного мира.

Евфимия Павловна Носова была сестрой миллионера Рябушинского, в начале века субсидировавшего символистский журнал «Золотое руно», а в годы гражданской войны субсидировавшего белогвардейщину. Носова – женщина среднего роста, худая, костистая, светловолосая, с птичьим профилем – любила пококетничать тем, что предки ее выбились в купцы-миллионеры из крестьян. Салон ее был известен тем, что «мирискусники» Сомов, Добужинский и другие расписывали в нем стены и потолки. И все же в этих стенах и под этими потолками не было радостной атмосферы искусства, а царила безвкусная купеческая «роскошь».

Салон Генриэтты Леопольдовны Гиршман был поизысканнее. Висели портреты, написанные с хозяйки и ее мужа Серовым. Здесь не щеголяли показным богатством, было меньше позолоты и бронзы. Но и тут было ясно: живопись, скульптура, графика – все это демонстрировалось как предметы искусства, но все это являлось эквивалентом хозяйских миллионов. В эти предметы были помещены деньги, они – эти предметы искусства – в любое мгновение могли быть превращены в разменную монету» (Воспоминания об А.Н. Толстом. М.: Советский писатель, 1973. С. 84).

Ну, неужели не видно, насколько один текст отличается от другого! Зачем же выдавать «белое» за «черное» или наоборот? – «черное» за «белое»: принцип тут один и тот же – ввести в заблуждение читателя.

Рецензент язвительно упрекает автора «Судьбы художника» в том, что он, дескать, отказывает Алексею Толстому в творческом воображении, сводя весь творческий процесс к фиксации увиденного и пережитого. Вот уж неправда. Но послушаем нашего рецензента: «Петелинский Толстой не полагается на свое воображение. Он, как мы видели (это можно было увидеть только пользуясь недозволенными методами передержек и натяжек. Надеюсь, я достаточно мягко выражаюсь? – В. П.), подслушивает чужие тайны и лихорадочно записывает. Все, что удается ему создать значительного, – автобиографично. Случайные оговорки? Литературовед (вот опять. При чем здесь литературовед? При чем здесь литературоведение вообще? Я не писал литературоведческий труд! – В. П.) неудачно выразился? Нет, это концепция» (ВЛ. С. 178).