Мой XX век: счастье быть самим собой

– В чем дело? Вы – белый офицер? – со свойственной ему, как и Михаилу, прямотой обратился он к Булгакову. – И вас – не расстреляли? Так что ж – живите теперь. Человек должен жить, а не лежать в могиле».

И вот после всего этого «премилого» диалога начинается откровенный разговор, ясное дело, под водочку, с закусочками, особо откровенничал Булгаков, прямо и открыто цитировал из своих интимных писем и особенно из дневника, который опасался показывать даже жене Любови Евгеньевне Белозерской. Интересно заметить, что в это время Булгаков уже не мог сказать: «С той поры и пошел в литераторы, о чем теперь горько жалею».

Булгаков в это время был очень осторожен, особенно с незнакомыми, одетыми в военную форму «красного» образца, а тут столько «белого» материала, при этом и с «душком»: «Этот Френкель – в прошлом раввин, вероятно, и сейчас тоже, только тайный. Скажите на милость, отчего он рекламирует в витрине своей лавки сменовеховские издания? Ему больше делать нечего? Что ему русская идея, соединенная с большевизмом? А вы пойдите в его издательство и получите ответ. Это один из крупных узлов, который кормит сейчас в Москве десятки евреев, работающих по книжному делу... Броуновское движение! Неизвестно, где кончаются деньги одного и начинаются деньги другого. Все они провожают Френкеля в Петербург почтительной толпой как настоящего раввина – очевидно, он и впрямь служит и до сих пор дает советы, как правильно доить козу. Он мудр».

Андрей Платонов заявил, что он любит евреев.

«...Значит, евреи – это уголь, а мы, русские, – навоз истории, как утверждает писатель из Одессы Исаак Бабель? ... И я иногда не понимаю, что происходит, когда везде, где ни оказался бы я по литературным делам, вижу одних евреев! Да будь они семи пядей во лбу (а это, мягко говоря, далеко не всегда так), им все равно не может нравиться то, что пишу я, русак, а я, в свою очередь, не могу писать то, что понравилось бы им, людям, что ни говори, восточным...»

И это говорит Булгаков в середине 20-х годов?

Увы, ни этой встречи, ни этого разговора просто не было и, главное, не могло быть... Все это фантазия, выдумка автора. Конечно, Шолохов и Платонов, возможно, и встречались, могли говорить на любые темы, но втроем, у Ермолаева, – никогда.

И наконец, третья встреча почти в том же составе: втроем на фоне совсем безликой супруги Платонова. Увидев Платонова и Булгакова чуть ли не в дружеских объятиях, Шолохов крайне удивился и расхохотался:

« – Вы что же – подружились? Вас уже не разделяет еврейский вопрос и проблема научного воскрешения мертвых? Хотя, – он покосился в сторону Платонова, – любить евреев после статейки лысого Леопольда Авербаха, наверное, непросто. Приношу соболезнования. Завьем горе веревочкой? – Он кивнул на водку.

– Вот писатель, находящийся в зените успеха! – воскликнул Булгаков. – Он приходит светящийся, как Заратустра, одинаково безразличный к добру и злу! Что ему наши невзгоды?»

Вскоре выяснилось, что и у Шолохова – тоже невзгоды: только что задержана публикация третьей книги «Тихого Дона». Но это обстоятельство его ничуть не разочаровало: Шолохов тут же предложил Булгакову и Платонову дать денег взаймы:

« – ...Вернете, когда пожелаете. Панферову бы не одолжил, а вам – пожалуйста».

И Шолохов тут же вытащил пачку кредиток, «отложенных на обновы Марусе и Светланке, и сунул под пресс-папье на письменном столе».

Булгаков щедро цитирует свои письма брату Николаю, из своих ранних сочинений, а все вместе – опять же касаются революции, контрреволюции, Булгаков цитирует из письма правительству СССР, цитирует Большую советскую энциклопедию, где «какая-то сволочь» написала, что он жил в Берлине...

«Где же моя родина? – с тоской сказал Михаил Афанасьевич. – Где мой Киев на заснеженных холмах...» И далее следует длиннейший пересказ киевских впечатлений Булгакова из ранних сочинений...

«Больше никогда в жизни эти ЛЮДИ вместе не встречались» – так заканчивается эта третья встреча Шолохова, Булгакова и Платонова.

Совершенно точно, втроем не встречались в 20-е годы, а вот в 30-е Шолохов и Платонов, в частности на фронте, в газетах, вполне могли.

Все же эти встречи – Шолохов, Булгаков, Платонов – полная фантазия, не имеющая под собой ни малейшего свидетельства, даже в намеках, предположениях...

Подробно автор романа описывает встречу юного Шолохова и Нестора Махно после спектакля «Тарас Бульба». Давно возникла эта тема, одни начисто отметают этот эпизод из биографии Шолохова, другие, напротив, красочно его описывают, добавляя все новые и новые подробности и предположения. Автор романа тоже ухватился за эту версию и дает «яркие» картины. Во-первых, Шолохов никогда не мог бы поставить спектакль, по своему малолетству. Во-вторых, Махно вряд ли гутарил с ним о достижениях анархизма, о мировом тайном правительстве, о масонах.