Мой XX век: счастье быть самим собой

В его книге «Виды биографического жанра» сформулированы задачи писателя и законы биографического жанра, говорится о «смелом поиске правды», о «прочности гранита» документальной основы биографии и элементе вымысла, когда это совершенно необходимо, а главное – говорится о воскрешении исчезнувшего мира и о средствах его воскрешения. Конечно, каждый писатель работает по-своему, но здесь, как видим, уже давно сформулированы законы создания образов исторических деятелей давнего и недавнего прошлого. Писатели-документалисты следуют этим законам воспроизведения исторического прошлого. Да иначе и быть не может. Лев Толстой создал исторический образ Наполеона не по бабкиным выдумкам, а по свидетельствам современников, правда, со своей, толстовской, трактовкой. Галина Серебрякова, написавшая книгу о Карле Марксе, неизбежно переводила в диалоги и внутренние монологи его письма, воспоминания, цитаты из произведений. Таковы законы жанра, требующие достоверности, правды факта. «Биограф не изобретает сюжет – его уже запрограммировали сами факты. Он не творит художественный образ по законам привычной типизации, а воссоздает его на основе собранных документов. В основу произведения ложится не сырой жизненный материал, а отобранный, художественно преображенный, пропущенный через стиль писателя», – писали Ф. Наркирьер и А. Строев в предисловии к книге «Надежды и воспоминания» Андре Моруа.

Шолохов как историческая личность и как великий писатель вполне заслуживает самой точной документальности, когда эта документальность доступна, не надо окутывать его мифами и легендами. Тем более если действительно хочется показать живой внутренний мир недавно ушедшего человека, ведь столько сохранилось живых воспоминаний, характерных особенностей, быт, споры, нравы той поры, рыбалка, охота...

А в романе «Шолохов», допустим, можно прочитать следующее: Левицкая «под впечатлением начавшейся на Дону сплошной коллективизации», получив письмо от Шолохова, «ужаснулась и решила на правах старейшего члена партии переправить это письмо Сталину, чтобы он узнал мнение известного писателя о методах коллективизации.

Сталин на письмо не ответил – ни Левицкой, ни Шолохову».

На самом деле Сталину письмо она не отправляла, тем более что «методов коллективизации» тоже еще не было.

Это письмо, вспоминает Левицкая, было перепечатано и передано одному из секретарей горкома партии, а оттуда – Сталину. При перепечатке был убран последний, наиболее резкий абзац, а также приписки, как слишком «личные».

Автор романа «Шолохов» непременно скажет, что он специально предупредил читателей: «Не стоит искать в коллизиях этого романа буквального соответствия историческим документам и свидетельствам». А без этого никак нельзя понять живого человека, его внутренний мир. И тут же может добавить, что это – «мелочь», «деталь», «подробность». Но, увы, из таких мелочей и подробностей и состоит все сочинение. И таких «деталей» и «подробностей» в романе хоть отбавляй, столько здесь неточностей, искажений, вульгарного примитивизма...

Взять хотя бы три встречи Шолохова с Булгаковым и две встречи с Булгаковым и Платоновым, столько здесь отсебятины, вольного пересказа их сочинений, что невольно думаешь: да, прочитал такую-то книжку, посмотрел такую-то биографию, кое-что взял из этой книжки и по-своему изложил, но как это предвзято и неправдиво...

Да, Булгаков действительно в конце августа 1919 года был военным врачом в Белой гвардии, но очень быстро ушел оттуда. Ни на каком хуторе Плешакове и вообще в этих глухих районах Донской области его не было и быть не могло, тем более при таких драматических обстоятельствах. Но автору очень захотелось столкнуть их именно тогда, когда все только-только начиналось, когда оба определяли свои пути-дороги, свою жизненную судьбу.

В первую встречу Булгаков цитировал свою первую известную статью-очерк «Грядущие перспективы» и кое-что из своего киевского бытия, когда на его глазах избивали еврея и что потом вошло в его роман и пьесу «Белая гвардия».

Но этот эпизод автору понадобился лишь для того, чтобы при второй встрече Шолохов, вспоминая первую встречу с Булгаковым, сказал:

« – Я вас узнал, товарищ Булгаков! Вы – доктор, который вместе с деникинцами стоял у нас в хате на хуторе Плешакове!

В глазах у Булгакова зажглись огоньки, рот от неожиданности полуоткрылся. Без всяких сомнений, он его тоже узнал. Потом Булгаков нахмурился. Михаил понял, что, сам того не желая, выдал его. Ни о деникинцах, ни тем более об отрубленной голове комиссара этот человек едва ли хотел вспоминать. Конечно, не он его обезглавливал, но офицер, с которым он служил в одной армии.

Александр Павлович с удивлением поглядывал на них.

– Какой доктор? Какие деникинцы? – не понимал он.

– Нет, вы не подумайте, что я... могу донести... – залепетал Михаил. – Мой товарищ тоже... не станет...

Тут вмешался молчавший до сего времени Платонов.