Мои знакомые

— Ну язви тя, — вздохнул старик, потирая серебряный ежик. — Легко сказать — на берег, а что он в клюве в избу притащит?

— У него изба, как твоих три, и папа накормит, — заметил Венька, все еще бледный от пережитого волнения. — Да еще в клюв положит, на веселую жизнь.

— Какая там жизнь, — сердито махнул рукой Дядюха. — Видать, у папаши с мамашей вже и руки опустились и душа в крови. Нам его сбагрили на перевоспитание, а мы назад футболим.

— Ну, Дядюха, тебя не поймешь, — засопел бондарь. — Ты как та Никишкина лошадь, которую задом наперед запрягали. Дергаешься туды-сюды… Сам же его чуть не ухлопал.

Дядюха повернул голову, смерив бондаря взглядом.

— Я не дергаюсь, а рассуждаю — по диалектике! Надо всесторонне подходить к любому явлению. Усек, добрая твоя душа?

— Ты мне в душу мудрость свою не суй, сам грамотный, газеты читаю.

— Читаешь ты их, как твоя лошадь, с заду наперед.

— Тьфу на тебя, — разобиделся Бондарь и, схватив шланг, пошел к вентилятору. — Умники все, а порядка на судне нету.

Поработали еще с полчаса. Санька все еще не мог опомниться от случившегося. И надо же было пьяному дураку выползти на палубу на виду у всех… Теперь все, закроются перед Юшкой все дверки. Он и сам не понял, что его подтолкнуло. Отложив швабру, посмотрел на ребят и не спеша спустился в кубрик. Юшкин лежал, уткнувшись в подушку, спал или делал вид. Трудно было представить, чтобы в такую минуту мог спокойно уснуть.

— Юшка, — негромко позвал Санька, присев на свою койку. Подходить к механику близко почему-то не хотелось, и так полез не в свое дело. — Слышь, ты сходи к капитану, повинись, может, еще уладится. Сгоряча…

И вдруг увидел вскинутое, в красных пятнах, искаженное ненавистью лицо механика. Даже весь внутренне сжался, глядя в чужой, брызжущий слюной рот.

— Плевать я на него хотел, на твоего капиташку! Ах, он сильный, ах, он смелый, ах, его ценят на флоте, — рычал Юшкин, словно повторяя чьи-то слова, может быть, бросившей его зазнобы — Тани Ивановой. — Девчонку схватил вдвое моложе, сторожем ее домашним сделал, князек рязанский!.. И никто ему не указ. Погоди, он еще поскользнется, уже ручку приложу, еще локти грызть станет. Хам, деревня…

— Ну и что, я тоже деревня, — сдавленно обронил Санька.

И то, что Юшкин продолжал поливать капитана, даже не ответив на реплику, задело Саньку за живое. Но он молчал, подавленный чужой, неуемной злобой. Юшкин затих так же внезапно, как и начал, уткнувшись в подушку. Санька поднялся и медленно, словно с гирями на ногах, вернулся на палубу.

К вечеру вызвездило, море, словно скованное внезапно наплывшим с севера холодом, слегка поутихло, судно шло, разваливая с шорохом волну, обтекавшую нос, точно черное расплавленное стекло. Вахта кончалась, а капитан все еще торчал у эхолота — рыба не шла, точно ее сглазили новой сетью. Третьи сутки не шла… Санька стоял у штурвала, пряча в капюшон занемевшие щеки. Лениво текли мысли, он размышлял о таинствах рыбьих путей, вечных, нескончаемых, повинующихся еще неизвестным законам стихии. Она была под ногами, эта стихия, огромная толща воды — бездна, о которой лучше не думать. А для рыбьих косяков — родной дом… Как там дома, должно быть, сели чаевать и, может быть, вспоминают о нем. Скоро получат письмо — решился, наконец, намекнуть насчет ожидавшей его мореходки. А что, если зря? Ничего еще неясно. Человек предполагает… Юшка тоже предполагал, а чем кончилось? Мысль его невольно вернулась к тому, что мучило с утра. Не жестко ли решил капитан с Юшкой, или все же сыграла роль неприязнь к бывшему сопернику, если только все это не треп. Нет, судя по тому, как орал механик, — правда. Да какой он соперник, шалопай, черт его дери с его самомнением. Понес на капитана, а сам? Тоже в князьки метит, спеси полна пазуха. Ужасно это, когда люди не могут быть объективными, честно судить о себе. От этого все зло на свете. Человеческая стихия куда жестче морской…

Рядом раздался глуховатый голос капитана:

— Ну что, Александр, тебе пора, а я еще постою…

Он не ответил, все еще занятый своим.

— О чем задумался?

— Все о том же…

— А, ну ясно. — Капитан точно догадывался о его докуке, Санька уже не раз поражался его проницательности — людей насквозь видел.

— Иван Иваныч… — Будто кто другой выхрипнул за него. — Юшкина бы надо вынести на собрание… — Даже не видя капитана, почувствовал, как построжал его взгляд. Казалось, ответ так и застрял у него на языке. — Вы спросили, я сказал.

Он по-прежнему робел перед этим, ставшим ему родным человеком.

— Сам надумал, или парторг подсказал?

— Все-таки в коллективе живем.

Капитан беззвучно и как-то участливо хохотнул.

— В вашем коллективе, в данном случае, я, может быть, самый терпеливый.

— Я знаю.

— Что ты знаешь?

Покосившись, он увидел суженные глаза капитана, почти прозрачные в лунном отблеске. Что-то в них тихо и грустно оттаяло.

— Все знаю!

Капитан произнес, помедлив:

— Ну и подонок твой Юшкин.

— Не мой он… Тут важен принцип. Общее мнение. Для вас, наверное, тоже.