Мои знакомые

Никак он подревновывал своего комиссара к погибшему командиру. Пронякову было и смешно и грустно одновременно. И опять защемило в груди при мысли о своем, сугубо наземном существовании, когда душа двоится: половина там, в небе, с ребятами, другая — тут, на земле. Хотя сколько он себя помнит, никогда не собирался летать, сугубо сухопутный человек. Был культпропом, мечтал стать строителем, а попал в летное, по спецнабору. Откуда она взялась, эта тяга к небу, внезапная, вихревая, все сметающая на своем пути. Когда впервые распахнулся синий простор, пронизанный солнцем, и он увидел землю с высоты, красоту ее, ощутил проснувшуюся в сердце удаль. Вначале были маленькие бипланы, работавшие на касторке: как он отскребал и отмывал их на земле! Потом скоростной одноместный бомбардировщик Р-5 и, наконец, СБ — по тем временам чудо боевой техники, со штурманом и стрелком, дававший почти пятьсот километров в час. Он летал тогда в Быхове, в Белоруссии, не забывая, впрочем, землю с массой ее человеческих бед, радостей и забот. Потому что как лучший командир звена был избран депутатом в Верховный Совет республики… Едва передохнув от полетов, занимался своими депутатскими делами — дома его уже ждали ходоки из дальних деревень: кому-то не дали телка, кого-то из солдаток обошли ссудой на жилье, в глубинке сбежал из больнички доктор, а новый все не едет. И он садился в присланную телегу — ехал хлопотать. К нему прислушивались, потому что он уже тогда был напорист, логичен и еще потому что летчик. А потом разом все рухнуло. На финской остался цел, ни одной царапины, а в перелете на Северный фронт, в тумане, без ориентиров, в обледеневшей машине сел на вынужденную, попал в госпиталь с сотрясением мозга. Хорошо еще смекнул — мотор вовремя выключил, а то бы крышка — сгорел со всем экипажем.

Вот тебе и «летал — пока мог».

— Не спишь, комиссар?

— Сплю. И тебе советую. Завтра день трудный.

Утром Проняков связался по телефону с начполитуправления Ториком и, когда услышал его добродушно-глуховатый басок, смешался, забыл о своей просьбе, с непривычной торопливостью поблагодарил генерала за кожаные куртки и брюки для полка. Неделю назад он добрался со своей докладной до самого командующего флотом Головко: без спецодежды зарез, летчики с парашютами падали в мокрый снег, болота, промоины. Кожа могла спасти, и Головко, человек редкой обязательности, зная, что на базе такой одежды сейчас нет, все же пообещал, и наверняка не без помощи Николая Антоновича Торика она была выбита где-то на тыловых складах и уже вчера, за день до обещанного срока, доставлена в полк.

В трубке повисла тревожная, пугающая тишина, показалось даже — связь прервалась, но нет, Торик слушал, возможно, удивляясь звонку. Доставили, и ладно, к чему благодарности, да и не похоже на сдержанного Пронякова. И тот уже пожалел о звонке — просьба, выношенная в ночной темноте, казалась неуместной.

— Насчет каравана извещен?

— Так точно, — облегченно выпалил Проняков. — С транспортами был перерыв, Черчилля пугали немецкие подлодки и бомбардировщики, с полпути уже начинавшие рвать караван, как волчья стая. Важность новых грузов трудно было переоценить.

— Отвечаешь головой, — все так же глухо, уже без оттенка добродушия, прозвучало в трубке. И снова, после ощутимой паузы: — И пора подтянуться с боевой подготовкой, главное сейчас — обмен опытом, повышение мастерства.

— Ясно, Николай Антонович. Так и намечал.

— А теперь скажи, зачем звонил?

— Но ведь я…

— Без «но». Куртки-шмутки, а что еще? Я же чувствую.

Да, черта с два его проведешь. Уж кто-то, а Торик своих людей знал. Вот и попал ты, Филипп Петрович, в мальчишки.

— Хотел просить разрешения на вылеты… Хоть изредка. Чувствую себя хорошо.

— Сколько раз тебя в госпиталь клали?

— Ну два. Ненадолго.

— А без «ну» — три. Еще раз дернешь меня попусту — получишь выговор. Все ясно? — И смягчившись, добавил: — Удачи полку, Петрович.

…Комиссар нащупал в кармане тетрадку и вышел из полутьмы КП на волю. День стоял весенний, ветреный, лед в лужах еще держался крепко, хрустел под каблуками. Над бурым склоном сопки, пятнистой от мха и березовых ерников, густо стлались облака. Немцы в такую погоду не летали, но в небе стоял отдаленный гул барражирующих патрулей-новичков, выполнявших заодно утренний тренаж. Вчера еще вынесли решение на партбюро, комполка согласился, а сегодня уже начали — молодец все-таки Сгибнев, оперативен. И капониры замаскировали по-новому, притрусив палой листвой, даже вблизи не различишь. Он сам, бывший каменщик, помогал их класть на совесть. Летчики дежурили в готовности номер один, отдыхая прямо под крылом. Не в пример английской эскадрилье на правом краю, где обед и ужин соблюдались, как в мирное время. И сон был святым делом. А погода на севере капризна: сейчас облака, а через минуту их ветром сдует, и тогда гляди в оба.