Мои знакомые

Он заглядывал в капониры — такое у него было правило, обходить их с утра, вглядываясь в знакомые, словно бы вопрошающие лица «сыночков»: «Что сегодня, отец, в каком настроении?» Он чувствовал в каждом из них свое продолжение, они обязаны были довершить то, что утратил сам в начале пути. И радовался, что все они выглядят как на подбор молодцами, хотя, в сущности, такие разные… Старший лейтенант Бокий, храбрец, задира, весь как взведенная пружина, которого не сваливали, бывало, пятикратные вылеты… Капитан Николай Мамушкин, пропагандист полка, он и по земле не ходил, а летал, успевая с политинформацией и боевыми листками после каждого боя… Новичок Василий Горишный, худенький, с застенчивой улыбкой. Пекут их в училище, а настоящая учеба начинается здесь, с первого боя.

Проняков спешил к четвертому капониру, к лейтенанту Бойченко, помеченному в его тетради красным карандашом — тревожным цветом. Как всегда в таких случаях, чтобы как-то отвлечься, решил сперва заглянуть к Горишному, почти земляку, из знакомых белорусских мест, к которому питал особую приязнь — старателен, вдумчив, славный парень…

Терпеливо выслушав доклад и глядя в синие, добрые глаза Горишного, он начал с короткой проверки самого важного: знание района действий, ориентировка, полет над морем, навигация.

Летчик отвечал не спеша, вдумчиво, как в непринужденной беседе без нажима и поучений.

— Ну что ж, молодцом.

По бледноватому лицу Горишного словно бы скользнула тень. Слегка замявшись, признался:

— Вчера на бреющем чуть не зарылся в волну.

— Бывает. С непривычки скрадывается расстояние.

И мельком пометил в тетрадь: «Оморячиванье — под начало опытных ведущих. С предварительным инструктажем». А вслух сказал:

— Не стесняйся спрашивать командира звена. Ложный стыд ни к чему. Упустишь мелочь — обернется бедой. Понял? Дотошность в нашем деле только на пользу. Это мой приказ тебе. И просьба.

— Ясно.

Горишный взглянул задумчиво и вдруг, улыбнувшись, будто оттаяв, заговорил. Проняков даже не сразу понял, что к чему… Наши в Белоруссии, стало быть, скоро Минск возьмут, а там — первая мирная сессия, и на ней непременно будут его, Горишного, земляки-партизаны, а уж дед Толаш, командир отряда, — непременно. Так пусть товарищ комиссар ему покланяется от бывшего пастушка, а ныне летчика Горишного… У Пронякина даже дыхание перехватило. За хлопотами и думать забыл — таким далеким казалось мирное время. А ведь верно — будет сессия, должна быть! И он кивнул растроганно, весь переполненный нечаянной радостью.

Во втором и третьем капонире был порядок. Оставался четвертый — Бойченко.

Круглолицый, с затаенной усмешкой, в шлеме набекрень, Бойченко держался независимо. Не раз нарушал боевой порядок, желая во что бы то ни стало показать себя. Вырваться один на один — и победить. Этакий солирующий форвард. Сейчас он делал вид, будто ему невдомек, зачем пожаловал комиссар.

— Отставить, — чуть резче обычного прервал рапорт Проняков. Он не терпел зазнаек, небрежная улыбочка Бойченко выводила его из себя. И, как назло, стала подрагивать рука. Он спрятал ее в карман, это не укрылось от Бойченко, и комиссар вконец рассердился. Спросил сухо, глядя в упор:

— Комэска предупреждал вас дважды за лихачество. Третьего раза не будет. Вам ясно?

Летчик кивнул, отводя глаза.

— Славы ищете?

— Все ищут.

— Все — вместе. А вы всех подведете, потом они вас выручать должны?

Рывком отворил кабину — проверить боезапас, и оттого, что пришлось делать все одной рукой, другая была в кармане, он и вовсе рассердился. В коробках с пулеметными лентами был непорядок: в одной явный недобор, в другой уложено наспех. Нажмешь гашетку — не исключен перекос. И смазаны плохо.

— Технарь у меня отличный, — пробормотал Бойченко. — Случая не было…

В рапорте комэска была упомянута небрежность летчика. Значит, ему уже делали замечание — и как с гуся вода? Сейчас и сам рапорт комэска вызывал раздражение. В конце концов, нельзя же сваливать все на комиссара, хотя, конечно, все, что делается в полку, имеет к нему прямое касательство.

— Технарь, вы сказали? У Сафонова был первейший мастер-техник, доверял ему как самому себе, а боезапас проверял. Лично. А вы в готовности номер один. Или забыли?

Летчик пожал плечом. И это неопределенное пожатие окончательно взорвало Пронякова.

— Недостойно гвардейца, — сказал он тихо, и сам удивился спокойствию в голосе. — Ставлю вопрос о вашем пребывании в полку.

Бойченко побледнел. И поделом! Возможно он, комиссар, и взял круто, иначе нельзя. Именно сейчас. Пусть будет уроком для других — отчисление из гвардии за разгильдяйство.