Мои знакомые

«Здравствуй, моя хорошая! Посылаю тебе аттестат, деньги будешь получать в военкомате. Помоги сестричкам, не забывай стариков. Непременно напиши, как здоровье твое и наших птенцов…

Полевая почта 546,108 отдельный танковый батальон».

«Здравствуй, родная! Извини, что долго не писал, шли бои на Брянском фронте, меня ранило в руку пулей с немецкого танка, в госпиталь не лег. Если всем с такими пустяками ложиться, кому же воевать? Вот только перевели в штаб, на время, долго тут не пробуду, не люблю штабной работы, мое дело водить людей в бой, видеть, как от твоего выстрела разлетается в клочья вражья броня и, значит, еще на шаг ближе победа…

Тут к нам в гости приехала бригада художников, заставили меня позировать. Представляешь, когда-нибудь на выставке увидишь своего любимого и любящего, во всей красе, с перевязанной рукой…»

20.5.42 г.

«Милая Тася! Послал тебе уже три письма, ответа не получил, это меня очень беспокоит. Не случилось ли что с нашими птенцами, ничего от меня не скрывай. Ты знаешь, я выдержу все невзгоды, верный своей семье, так что напиши прямо, что там у вас стряслось…»

Ничего особенно не стряслось, детишки были живы-здоровы, если не считать, что Тася потеряла продуктовые карточки. Как-то все же выкрутилась, продала барахло, старики помогли, но писать об этом не хотела, а врать не могла. И когда наконец все обошлось, написала, но письмо догнало Еремина уже под Воронежем, откуда он в составе бригады И. А. Вовченко срочно отправился под Сталинград, где шли жестокие бои.

Здесь, под Воронежем, его впервые встретил юный лейтенант Вадим Водяный, прибывший с Урала вместе с отремонтированными танками. Сейчас, уже седой ветеран, но все еще не сдающийся, с неестественно розовым, после заживших ожогов, лицом, он рассказывает об этой памятной встрече со своим комбатом, майором Ереминым, с такой же уважительной тихостью в голосе, как и сын Юрий. Так вспоминают о людях, которые навсегда оставили в душе светлый след…

В те дни, в канун броска под Сталинград, боев не было, но все танки комбата стояли в леске, в боевой готовности, а тут еще, к великой радости, пополнение, исправная техника.

— Комбат подошел к моему КВ, — вспоминает Водяный, — с рукой на перевязи, улыбнулся — блеснули зубы на темном от зноя лице. «Давай, — говорит, — ставь машину вон к тем сосенкам, бомбят тут у нас». Ну я дал команду, мой механик заехал в эти сосны, да так неловко, свалил все три. Вижу, у майора полыхнули глаза:

— Ну и танкисты… Ничего себе замаскировались, привет «юнкерсам». В боях твой механик бывал? Обстрелян?

— Как говорится, заочно. Как и я…

— Заочно только влюбиться можно! А практически немец тебе башку вместе с башней оторвет!

Видно, еще что-то хотел добавить, сдержался — к нам как раз подошел сам комбриг Вовченко, как я потом узнал, они друзья были, — без рапорта обошлось, только он Еремина по плечу хлопнул, по здоровому — и к танку. А я молчком стою, растерялся. Начальство все-таки высокое, и чем еще кончится наша промашка. Обошлось, случай помог: Вовченко что-то вдруг насторожился, дважды танк обошел, будто коня живого по броне погладил, поднял глаза на башню с вмятиной, как подкова. «Слушай, — говорит, — никак мой танк. Какой номер по ведомости, не помнишь?» Я сказал… Ну надо же, тесен мир, оказывается: его танк вернулся с ремонта, здоровый, целехонький…

А Еремин пошутил:

— Был твой, стал мой.

— Ладно, он везучий, доживешь на нем до генерала.

— Хоть бы до конца войны, и то хорошо.