Мои знакомые

— Эта ихняя аккуратность, — усмехается Чесноков, — нас во многом выручала. Прятались загодя, так что толку от налетов было немного. Ночью старались не работать, чтобы не обнаружить себя светом, подвозили материалы. Но от зари до зари выкладывались до конца.

Сам Андрей Семеныч все же попал однажды под пулеметы врага. Ездил в Бородино часто. Путь неблизкий, поэтому об отдыхе пришлось забыть, а тут и вовсе едва жизни не лишился. Хорошо, что вовремя заметил стремительно мчавшиеся навстречу машине бурунчики пыли. Поднял глаза и, мысленно ахнув, крутанул руль вправо. Очередь со свистом прошла мимо, а с нею и самолет на воющем вираже. «Эмка», трижды перевернувшись, стала на четыре колеса. Сидевший позади парторг управления Матвеев только и сказал: «Повезло». Ошеломленные, несколько минут сидели молча.

— Потом и не такое бывало. Человек ко всему привыкает. Иногда ему просто не до страха. Надо было кончать с рубежами… Вообще, — Андрей Семеныч покачал головой, — начинать рубежи было легче. А вот свертываться, скрытно уходить под огнем напиравшего фашиста со всем имуществом, оборудованием, людьми… — Он глубоко вздохнул и добавил: — Однако сумели.

А в Москве ждал новый приказ — в кратчайший срок наладить выпуск минных корпусов. Это просто сказать: «Даешь мины!» Собственный Метростроя механический завод — люди, оборудование — отправлен на Восток. Из людей остались лишь два старых мастера, а из оборудования — списанное старье. С какой стороны подступиться к делу, где найти токарей, фрезеровщиков?

Вскоре из-под Новосибирска, со станции Чулымская, прибыла по комсомольским путевкам группа девушек — молодых, необученных. В полушубках и в валенках, перепоясанные шерстяными платками, они стояли посреди холодного пустого цеха, опустив на пол баулы. В углу поодаль уже громоздились присланные соседним заводом чугунные заготовки, у стен — три собранных заново станка. Гостьи пытливо, исподлобья поглядывали на поднявшихся навстречу мастеров. Старшая, круглощекая, с колкими серыми глазами, спросила:

— Когда приступать?

— А вы станки-то хоть во сне видели? — в свою очередь поинтересовались хозяева.

— У нас сон молодой, мы другое видим. Давай обучай.

— Может, сначала в общежитие, баулы сложите?

— Они у нас без ножек и отсюда не убегут.

Через неделю производство пошло на лад. Машина едва успевала увозить готовые корпуса.

Андрей Семеныч вдруг сощурился весело, будто вглядываясь в полузабытые, размытые временем лица сибирячек. Рассмеялся:

— Ну и девки были! Одна к одной, как яблочки. Как мы их потом ни уговаривали остаться, чего ни сулили — и жилье и профессию — ни в какую! Как приехали, так и уехали. Ни одна в Москве замуж не вышла. Бригадирша ихняя, бедовая, на прощанье сказала:

— Мы свое дело сделали, не обижайтесь. У вас хорошо, а дома лучше. Дома и женихов станем ждать, они у нас воюют…

Андрей Семеныч проводил их до вокзала и вернулся к себе в управление. Предстояла обычная в ту пору беспокойная ночь — звонки на Мытищинский вагоностроительный, звонки на угольные карьеры, переговоры с Уралом, Сибирью, Украиной…

Чесноков умолк, глядя рассеянно на Бориса Ильича, тронул его за локоть:

— Ну что, старина? Теперь твоя очередь — выкладывай про свою тоннельную эпопею на Кавказе.

Тот чуть заметно кивнул, собираясь с мыслями…

ДОРОГА К ПОРТУ

Немцы рвались к Моздоку, и вечные спутники войны — понурая вереница беженцев: старики, женщины, дети — медленно брели по морскому побережью…

Они шли, отупевшие от горя и невзгод. Изредка какой-нибудь малыш с алюминиевой кружкой, скользя по слякотной от дождей тропе, робко подходил к костру, который жгли строители, — ему наливали кипятку, давали сухарь.

— Долго еще война будет, дяденька?

— Вот проложим колею, — хмуро отвечал прораб Фролов, поглаживая мальчишку по кудлатой, давно не стриженной голове, — подойдут до Туапсе патроны, снаряды, вот тогда и кончим фашиста.

— Ага, — серьезно соглашался мальчуган, — скорей кладите свою колею.

Скорей…

Они и так уже работали на втором или, может быть, на третьем дыхании — сколько их у человека, неведомо. Яростно вколачивали костыли, таскали на себе шпалы и рельсы — необходимо было проложить ветку до Гудауты, оттуда до Туапсе есть дорога. Была еще одна, главная, в горах, но она перерезана немцами.

В полночь в сырых пещерах валились на влажную соломенную подстилку, еще хранившую тепло сменщиков. Те, в свою очередь, через шесть часов поднимали товарищей. И снова — работа, работа до черноты в глазах. Так и двигались вперед, пока фашистов не отогнали на Тамань и можно было перебазироваться на главную магистраль — через перевалы, к взорванным тоннелям, а грузы, скопившиеся в порту Туапсе, ожидали отправки на передовую.

Ночью после горячей за кои-то времена похлебки главный инженер отряда Бугаенко, лежа на соломе рядом с Борисом Ильичом и глядя на умытое, в крупных звездах, небо, сказал с присущей ему иронией:

— Да, мир слишком прекрасен, чтобы не придумать какую-нибудь гадость вроде войны. История человечества — сплошные побоища. Неймется людям.