Моя безупречная жизнь

Мы с Люс не разговаривали ни на следующий день, ни через день. Я ходила по школе, убеждая себя, что она не права. Я вовсе не заперта в клетке и не несчастна. Я амбициозна, мне нравится работать над собой. Это часть моей личности. Я всегда так считала, пока Люс не вторглась в мои мысли.

«Это действительно часть твоей личности, или ты ценишь себя только за свои достижения и даже не представляешь, что можно жить иначе? – спрашивал меня ее воображаемый голос. – Ты реально счастлива оттого, что безупречна, или просто стараешься угодить и радуешься чужой похвале за хорошее поведение?»

Я пыталась выкинуть Люс из головы, но она не уходила.

«Зачем ты улыбаешься, если тебе не хочется этого делать? – спрашивал ее голос. – Боишься, что не понравишься людям?

Почему ты стала амбассадором школы, хотя предпочла бы ходить в кружок по истории искусств? Потому что кто-то сказал, что общественная работа больше ценится при поступлении?

Почему ты дружишь с людьми, которые тебе неинтересны? Потому что они богатые и влиятельные и могут быть тебе полезны?»

Вечером, перед тем как уйти на благотворительный вечер, в мою комнату постучалась мама. На ней были элегантное бледно-зеленое платье и макияж – она явно рассчитывала попасть в объективы фотокамер.

– Просто хотела узнать, как у тебя дела с благодарственными открытками, – сказала мама.

– Нормально, – ответила я.

Она взглянула через мое плечо на пачку писем у меня на столе. Я должна была поблагодарить всех, кто провел со мной собеседование. Родители хотели, чтобы часть стажировки я прошла в течение учебного года в одной из лоббистских групп округа Колумбия. Это стало бы выгодным дополнением к резюме и заявлениям на поступление.

– Ты хотя бы начала? – спросила мама.

– Обдумываю текст.

– Благодарственные открытки нужно посылать вовремя.

– Знаю, – сказала я. – Не волнуйся. Все сделаю.

Мама окинула критическим взглядом мои растрепанные волосы, короткий топ и ладонь, на которой я ручкой написала строки из понравившейся песни: «Ищи свой путь, кто ты – не забудь». Привычку писать на руках я переняла у Люс. Мама потерла надпись пальцем, словно пытаясь стереть.

– Не пиши на себе, – сказала она. – Испортишь кожу.

Я сильно сомневалась, что кожа портится от чернил.

– Обязательно сотри это перед завтрашним официальным завтраком, – добавила мама. – И ляг сегодня пораньше, чтобы наутро не было кругов под глазами.

Обычный разговор, ничем не отличающийся от сотен других между мной и мамой, но в тот вечер я восприняла его иначе. А что, если мне плевать на круги под глазами? Что, если я не хочу писать письма благодарности и тратить время на стажировку, которая мне неинтересна? Я провела пальцем по смазанной надписи на ладони. Даже на руке писать нельзя – обязательно кто-нибудь попробует стереть написанное.

Я подошла к комнате брата. Постучала и заглянула. Жалюзи были опущены, и темноту рассеивал только свет от экрана монитора, придающий комнате жутковатый зеленый оттенок.

– Подождите, ребята, – сказал брат в микрофон, потом обернулся ко мне. – Чего?

– Как ты считаешь, мы живем в золотой клетке?

– В каком смысле?

– Ну мы с тобой. Нас преследует желание всем угодить?

– Тебя точно преследует. Меня – гораздо меньше.

Как ни странно, он совершенно не удивился вопросу.

– Это все? – спросил Зак, явно не желая продолжать обсуждение.

– Да.

Он отвернулся к компьютеру.

Я долго ходила по своей комнате, то доставая телефон, то убирая его, пока наконец не нажала кнопку вызова раньше, чем успела передумать. Люс ответила после третьего гудка.

– Надеюсь, ты звонишь, чтобы извиниться?

– Только если ты извинишься первая.

– Это неправильно. Но ладно. Я извиняюсь за то, что раскрыла тайники твоей души и попыталась помочь освободиться от тягот публичной жизни до того, как ты прогнила насквозь. Теперь ты.

– Извини, что сказала, будто ты никого не интересуешь. Это было жестоко.

– Теперь ты должна сказать, что это неправда и мной интересуются все вокруг.

– Это неправда, и тобой интересуются все вокруг, – повторила я, стараясь говорить как можно убедительнее, но, кажется, получилось так себе.

– Знаешь, для такой врушки, как ты, получилось слабо.

– А это неправда? – спросила я. – В смысле меня ты очень интересуешь, и свою семью тоже, но широкую общественность? Они про тебя даже не знают.

Люс не ответила, но я знала, что она ухмыляется.

– Ну хорошо, теперь, когда я освободила тебя от лжи, в которой ты жила, что планируешь делать дальше?

Это был тот самый вопрос, к которому я сама все время возвращалась: «И что я, по-твоему, должна делать?» Ответа на него у меня не было. Я только знала, что хочу вытворить что-то выходящее за рамки дозволенного. Такое, чтобы надпись на ладони показалась мелочью, милой шалостью, не стоящей вообще никакого внимания.

– Ты сегодня вечером занята? – спросила я.

– Не считая задания по английскому, нет.

– Я приеду через полчаса. Ты сразу поймешь, потому что я мигну фарами два раза.

– Что ты имеешь в виду?

– Просто будь готова выйти.