Моя Богиня. Несентиментальный роман. Часть вторая (СИ)

  Такую разительную перемену в молодом парне, разумеется, заметили все, кто его хорошо прежде знал, кто с ним близко и плотно общался в прошлые годы. Однако ж реакция на подобное превращение была различная у людей, что естественно и объяснимо в подобных болезненных случаях. Так вот, родителей Максима она, перемена, перепугала насмерть, когда сынуля родненький навестил их однажды перед Новым годом, угрюмый, чёрный и чуть живой; тренера Башлыкова - сильно расстроила, понявшего по хронически-расслабленному и безвольному виду парня, что Кремнёва-спортсмена он потерял навсегда, неразделённой любовью как наркотой одурманенного; научного руководителя Панфёрова - напрягла, остро почувствовавшего из редких встреч в Универе, что его горем убитому подопечному до диплома уже дела нет. Никакого! А значит писать тот диплом, похоже, придётся уже самому Игорю Константиновичу, если он не хочет в лужу сесть со своим непутёвым студентом, выговор получить на кафедре за отвратительную работу и непрофессионализм. Товарищи же по общаге во главе с Меркуленко и Жигинасом стали дружно сторониться и дистанцироваться от него, чувствуя, что их бывший непоседливый кореш Максим не в себе и не подмога им в будущей самостоятельной жизни. Поэтому от него, зачумлённого и прокисшего, надо держаться подальше как от наркомана или запойного алкаша, или вообще прокажённого! - чтобы остаться целыми и невредимыми в итоге, не заразиться чужим безволием и пессимизмом, души собственные не загубить...

  2

  И всё равно, до Нового 1977 года и до начала последнего, 10-го по счёту семестра, опущенному бедолаге Кремнёву ещё как-то удавалось более-менее сносно жить в МГУ, даже и в отсутствие прежней тяги к учёбе и спорту. Ведь были ещё лекции у 5-курсников и семинары, пусть и редкие и пустые по сути, куда можно было от нечего делать сходить - развеяться и отвлечься мыслями от навалившейся хандры и паники, пообщаться с дружками-однокашниками на переменах. Как прежде посплетничать с ними и похохмить, опустошённую душу наполнить беседами, кипевшие мозги остудить, успокоить сердце. Отгородить сознание от безысходности и тоски, одним словом, от дурных предчувствий; пусть и на короткое время только, на пару-тройку часов... Да и в общаге той же, выйдя из комнаты, ещё можно было встретить знакомые лица на этаже, в лифте или столовой - товарищей по учёбе и спорту, по стройотряду. Чтобы остановиться с ними и потрепаться, опять-таки, потрапезничать вместе сходить или же на прогулку, смотаться в киношку или в какой-нибудь магазин, в пивнуху зачепушиться. Да мало ли злачных мест в Москве, способных одинокую душу отвлечь, обогреть, приютить и утешить.

  А вот после Нового года, когда был с лёгкостью и с неким юмором даже сдан в январе-месяце последний потешный экзамен по научному коммунизму, и учёба у 5-курсников официально закончилась, всё! - вот тогда-то и навалились тоска и мрак на него всею своею массой. Были они тяжёлые и муторные как грозовые тучи, по-настоящему без-просветные и изматывающие, которые уже некому было развеять, и нечем было избыть. Бывшие товарищи-сокурсники куда-то вдруг сразу исчезли из виду, целыми днями пропадая на практике в разных частях и местах Москвы, а вечером крутя шуры-муры с дамами на предмет женитьбы. И Университет для Кремнёва вдруг опустел: он перестал встречать, спускаясь в столовую или гуляя по территории МГУ, знакомые лица, глаза и души. Только в Манеже разве они ещё остались, куда он, однако, всё реже и реже ходил за неимением сил и желания, занимаясь спортом уже исключительно как физкультурник.

  Дико, нелепо и больно будет сказать - этот биографический факт из жизни главного героя романа неправдоподобно и клеветнически прозвучит для многих читателей, - но он даже и Меркуленко с Жигинасом после Нового года вдруг потерял из вида, двух закадычных дружков-наперсников своих, давних приятелей по общаге. Оба в последнем семестре землю прямо-таки носом рыли, чтобы остаться и закрепиться в Москве через коренных москвичек, - и делали они это исключительно поодиночке, что поразительно, как работают те же карманники-щипачи, скрывая друг от друга результаты подпольных трудов; и оба же и не сговариваясь прятались и от Кремнёва тоже.

  Максиму было и чудно, и грустно, и крайне обидно, как легко догадаться, подобное узнавать от совершенно посторонних людей: что его давнишние друзья-сожители, Колян и Серж, ведут за его спиной некие "сепаратные переговоры"; а если серьёзно - тараканьи бега устроили, или мышиную возню за московскую воистину золоту прописку. И эту свою унизительную и непотребную возню-канитель и тот и другой тщательно от него скрывали, прятали как ЖИЗНЕННОЙ СИЛЫ секрет, или как тот же ЭЛИКСИР МОЛОДОСТИ. Чтобы душевно-сломавшегося Кремнёва облапошить в итоге, объегорить и опередить, с носом его, неудельного чудака, оставить в деле получения тёплого места в Москве, и одновременно - уютного семейного гнёздышка...

  3