Моя Богиня. Несентиментальный роман. Часть вторая (СИ)

  Утром следующего дня, когда было воскресенье по календарю и все студенты и аспиранты Московского Университета были традиционно дома, он вскочил в восемь ровно, словно ошпаренный, и сразу же побежал в душ мыться - холодной водой дурь и блажь с души и тела смывать, накопившуюся нервозность с усталостью вперемешку... Помывшись, он оделся и расчесался наскоро, и хотел уже было к Мезенцевой идти... но потом, подумав, достал ополовиненную вчера бутылку портвейна и залпом осушил её, не оставив в запас ни капли... И только после этого, заметно повеселев и удаль внутри почувствовав, он пошёл опять на 3-й этаж - реализовывать намеченный с вечера план по воплощению пустопорожних слов в дела любовные, настоящие.

  Подойдя к 319 блоку быстрым шагом, он, набрав полную грудь воздуха как перед погружением в бездну, решительно толкнул дверь и оказался в маленьком коридорчике, в котором с Мезенцевой вчера стоял и рассыпался бисером. Не задерживаясь и не думая о последствиях, он прошёл дальше и так же решительно дёрнул за ручку левой стеклянной двери, открыл её и зашёл уже в саму комнату Тани, испытывая жар по телу.

  Когда Максим зашёл внутрь, то увидел следующую картину. Девушки только-только ещё проснулись, по-видимому, и даже не успели умыться. Одетая в домашний халат Оля стояла и заправляла постель. Таня же в этот момент, на которой была лишь ночная батистовая рубашка, сидела на стуле возле стола и вязала что-то, заложив ногу на ногу. Что вязала? - было не разобрать: вязание было в самом начале.

  Увидев незваного гостя в такую-то рань - да какого! - девушки переглянулись и неприятно поморщились обе. И потом демонстративно отвернулись от вошедшего и продолжили прерванные дела, будто и не замечая застывшего на пороге Кремнёва... Но находящегося подшофе Максима это не сильно смутило, и он, реализуя намеченный план, обратился сразу же к Оле.

  - Оля, - решительно сказал он ей голосом, не терпящим возражений. - Оставьте нас с Таней вдвоём, пожалуйста: мне нужно с ней поговорить...

  В комнате после этого воцарилась полная тишина, что даже тиканье маленького будильника на столе было слышно. Оторвавшаяся от застилки постели Оля замерла в нерешительности, соображая, исполнять ей приказ или нет... Подумав, она решила всё-таки выйти из комнаты, чем сильно расстроила Мезенцеву, которая подняла голову, укоризненно посмотрела на уходящую в коридор подругу и произнесла с тоской:

  - Оля! Ну я же тебя просила.

  Но Кощеева не послушала её и не остановилась: по просьбе гостя вышла в коридор и тихо закрыла за собой дверь. Но далеко не ушла, встала рядом, чтобы слышать всё, что будет происходить внутри и в случае чего броситься Тане на помощь.

  Когда она ушла, Кремнёв сделал пару шагов вперёд и вплотную подошёл к сидящей на стуле Мезенцевой, которая продолжала вязать и не поднимала голову - только лишь морщилась демонстративно открыто, выказывая явное неудовольствие вторичным приходом Кремнёва.

  Максим замер рядом, не зная, что делать дальше и как напряжённое положение в свою сторону повернуть. Он-то дома рассчитывал и надеялся, что Таня стоя встретит его, как и вчера поднимется ему навстречу. И ему будет удобно обнять её и прижать к себе, после чего прошептать ей на ухо что-то особенно нежное и душещипательное... Но Таня сидела с низко-опущенной головой и активно перебирала спицами, будто бы и не замечая его, - и подобраться к ней было сложно в таком-то её положении, чтобы осуществить свой план. Вот Максим и стоял столбом и дурел, нависнув грозовой туей над полураздетой девушкой, любуясь обнажёнными плечами её, руками, шеей и, особенно, пухлой девичьей грудью, которую почти не скрывала белая батистовая рубашка с глубоким вырезом впереди: через него, через вырез даже и соски Тани просматривались.

  Высокая и упругая грудь Мезенцевой была прекрасна, ещё не тронутая мужскими руками, как прекрасны были и округлые бёдра её, хорошо различимые через тонкую ткань материи. Максим невольно залюбовался ими, как и самой БОГИНЕЙ своей, которую он впервые полураздетой видел.

  Он слишком долго, по-видимому, это всё делал: молча стоял и разглядывал Мезенцеву с высоты роста, откровенно любовался и восторгался ей, её изумительной красоты телесами, от которых сами собой текли изо рта слюни, - что Таня не выдержала его загоревшегося похотью взгляда, показавшегося пошлым и отвратительным ей, - и взорвалась возмущением. Нервно отложив вязание, она резко подняла голову вверх, обдала стоявшего над ней Максима презрительно-огненным взглядом, после чего произнесла негодующе-громко: