Моя борьба

«Мы связаны одним кольцом», — слова из какого-то старого романса, которые 'Алешка-хулиган, конечно же, переделывал и говорил про Мусю с Мишей «мы спаяны стальным кольцом!» Они действительно были неразлучны, хоть и ругались все время. Когда-то любовники, они вместе работали в кабаре Бейрута. Это были самые счастливые воспоминания Муси. «Машенька, какая там была жизнь! Как к нам относились! Невероятно. Как к настоящим звездам Какие люди, какие почести… Я там очень блистала!» И Муся приносила фотографии себя на фоне какого-то шатра, где давали представления, на фоне клеток с тиграми. «Да, там были эти кошмарные тигры. И львы и слоны!» И Алеша, конечно, добавлял: «И Муся с Мишей!» О Бейруте все говорили, что до войны это был второй Париж И теперь бейрутцы приходили сюда, в настоящем Париже — Антуан с друзьями — и вспоминали о парижском Бейруте.

— Мусенька, ты же мне льда не положила… — Миша уже устроил свою ногу на стул.

— Ты как беспомощный ребенок! — незло говорит Муся и берет бокал Миши с виски, но мини-шеф кричит: «Му-ся!»

Пьют все. Кроме Владика. Он свои порции отдает Иногда певице — «на», — протягивает ей бокал с предложенным клиентом шампанским.

Ай да тройка! Снег пушистый!
Ночь морозная кругом..

Муся уже поет с мини-оркестром, перед столиком, взмахивая на первой фразе тонкой, аристократичной кистью руки.

У Владика есть кличка Алешка Дмитриевич, конечно, придумал. Владик-блядик. Тот не сердится. «За пизду — жизнь отдам!» — говорит он и трогает свой язык. У него, видимо, что-то не в порядке с желудком, но, естественно, все относили болезнь его языка за счет любви Владика к пизде. «Ой, вкусная!»

Он открывал для себя в Париже сексуальные свои таланты и возможности. «Да, там в Союзе все какие-то убогие, жмутся, не дают. Не знаю, я никогда там так не ебался. Может, не попадались… Вот уж ты-то наверняка ебалась в пух и прах! — смеется он, обращаясь к Машке. — Но мы разного поколения Вы уже в рот все ебали, можно-нельзя, а мы какие-то зачумленные еще были.» Владик — блокадный ребенок, воспитанный в детском доме, совращенный там кем-то из уголовных — это он рассказывал певице: «Ты напиши, я много чего могу рассказать! Там всех ебли в жопу!» — для него иметь и значило быть.

— Я не могу спокойно на еду смотреть. Ну и что, может, я и жаден до еды, денег. Но у меня ничего не было все мое детство. И мои родственники, когда я из детдома к ним пришел, меня на хуй выгнали, и я до пятнадцати лет жил в голоде.

Машка же была из тех, о ком Ку-Клуке Клан писал: «…это оттого что в Москве кусок / даром поколению ейному давался». Владик всегда очень старался угодить главному шефу оркестра Полю: «Шеф, вон там за восемнадцатым столиком, просили «Очи черные», с деньгами!» Он, видимо, неплохо зарабатывал на чаевых. Но не только на них.

— Да мне деньги предлагали за тебя. Спрашивали о тебе. Но я им сразу говорил — десять тысяч выложите, тогда поговорим’ И могли бы!

— Вы бы какой процент взяли? Или вам вообще отдельно собирались платить? — Машка серьезно не относилась к таким предложениям, но ей было интересно.

— Да, я не могу все-таки. А хуй их знает, кто они такие. Шейхи они или жулики. Может, садисты. Я им так потом и говорил — она моя коллега по работе, у вас с ней чего-нибудь не выйдет, а мне с ней каждый вечер работать. Ну их в жопу. Пусть сами ищут. А не легко, видно. Столько у них денег, и то вот, просят. Боятся, конечно, с незнакомыми. Ну и интересно это им — экзотика. Хули брать просто блядь?! Когда есть охуительная телка русская, красивая, с характером, певица. Глотка какая… Ой, я смотрел этот фильм, как его, про горло что-то в названии…

— «Deep throat»[53]? [де же вы его видели? Ему уже лет пятнадцать, — Машка, конечно же, смотрела этот шедевр порнухи в Голливуде, в 77-м году.

«По ком, по ком ты слезы проливаешь…» — пела уже Лана.

— Дети, дети, потише, вы тут разошлись… Все-таки клиенты же, — Вячеслав шел, приглядываясь в темноте. — Владик, вас к телефону.

Данила, спорящий (о Болгарии или Польше, разумеется) со Зденеком, протянул Вячеславу бокал с виски, но тот отказался: «Я водочки там у себя выпью, за твое здоровье. Только не очень громко… Машенька, ваш голос, такой зычный, ну прямо… Ох, как мне не хочется быть надсмотрщиком, боже мой…» — уходит он своей пингвиньей походкой.

— Папочка… — смеется Леша Бляхов, тоже пока сидящий на балконе.

Лексикон урожденных русских, проживающих в Париже всю жизнь, был насыщен уменьшительноласкательными — «милый» и «душка», «водочка» и «винишко», даже такую жуткую вещь, как язву желудка, называли «язвочкой»! Леша Бляхов был здесь, пожалуй, единственным Машкиным другом. Это он, милый Леша, принес ей кота. У самого Леши дома был зоопарк — пять котов, кошек, несколько собак. Он был президентом общества домашних птиц. Куры, павлины, утки и гуси, перепела и черт-те кто еще жили с ним в пригороде Парижа. Он дольше всех работал в «Разине». Открывал, можно сказать, его с хозяйкой.