Моя борьба

Машка стояла у «польского» бара, слегка за углом, почти на ступеньке, ведущей вниз, к туалетам. Артисты недружно пели в низинке «Кипучую». «Какое это убожество все-таки. Какая-то динозавровая эра», — подумала она, глядя на их группу, «табло де фамий». Спорить с Вячеславом ей было лень. Вчерашние 400 франков Антуана покрывали сегодняшнюю неработу. Из-под лампы ее позвала Мишель и передала 1 20 франков — за две бутылки шампанского, открытые Антуаном. Певица взяла деньги, улыбаясь кассирше с большущими грудями. Идти домой ей не хотелось — она уже настроилась на кабацкий вечер. Поэтому она пошла на балкон. Людей было немного, и Вячеслав не скоро прибежит с «Открываем, дети. Открываем». Она села за маленький столик под тусклый свет ламп в колпачках-луковках и достала листы дневника.

«Я рассказала Фаби о своей идее написать роман о русской манекенщице в Америке. С трагическим концом, слегка даже искусственным, означающим мой разрыв с Америкой. И она очень серьезно и с таким как бы наставлением — пальчик приподнят — сказала: «Но не от первого лица. Женщина не должна писать от первого лица». Она чокнутая?! Откуда это?! Такая свободная, независимая, и вдруг… А я, я же никогда даже не думала — женщина-мужчина. Никогда! Видимо, потому что я никогда не чувствовала себя ущемленной, не имеющей прав. Благодаря своей внешности. Именно благодаря ей я всегда и устраивалась. Той же манекенщицей. А певицей? Если бы я была маленькой и кривенькой, я бы не пела так — уверенно, без оглядки. И стихи я никогда не писала жалостливые, жалующиеся, с недоёба. И с мужчинами я всегда себя чувствовала наравне. А их-то, наверное, это бесило?! Я никогда об этом даже не думала!! Женщина не может, женщина не должна… Вот они не рассказывают на вечеринках в компании о своих постельных делах с подругой. Но считают вполне нормальным использовать эти самые дела постельные в книгах В очередном романе. Есть, правда, спасение — к моменту выхода книги у вас уже будет другая подруга! А подруга, значит, не может написать от своего имени, от своего «я»?! А если пишет — это называется женская проза, женская эротика. Как мне не хочется в этот гинекологический кабинет!!! Иногда я просто ненавижу себя за зависимость от этих вот листов. В этом есть какая-то ущемленность. Вынести свои менструальные простыни на публику! Потому что если не до конца, не все, не из кишок — это не интересно. Почему французы так всегда с восторгом говорят о ком-то — какая фантазия! какая выдумка! Писатель разве фокусник, иллюзионист!? В наше время писать какие-то выдуманные истории — значит совершенно не чувствовать своего времени. По телевизору каждый день передают современный роман — «История маленького Грегори»^[52]. Это заменяет бесконечную телесерию, а она, в свою очередь, уже заменила роман. Поэтому роман сегодняшний должен быть вообще чем-то сверхреально-жестоким».

— Ну что, моя Маша, пишешь? Глаза себе уже испортила. Что ты не переоденешься-то? — Алеша Дмитриевич стоял над певицей уже несколько минут, она видела его краем глаза.

Почему-то совсем небритый, осунувшийся, старый цыган жутко кашлял.

— Меня не пустили, Алеша.

— Директор, еби его… Чего хотят делают… А, бардак и пивная лавочка!.. Терезка, мне чаю не забудь!

— Моя Машка сидит, бедная, в шляпе… — Терезка снимала кушак юбки. Костюм ее был из индийской блестящей ткани. — Ох, я проспала… полдня после вчерашнего. Вкусный был ням-ням? Тони, хороший, дал нам денежку, да, Машка?.. Сейчас, Алешка, сейчас я принесу тебе чаю! Пятнадцать лет я пью чай. Мне памятник чайная фабрика должна поставить!

— Ну уж тогда всему Китаю! — Алешка проводил глазами возвышающуюся — метр семьдесят пять плюс каблуки — Терезку и что-то пробурчал, — артистка погорелого театра.