Моя борьба. Книга пятая. Надежды

Когда я проснулся, мы с Гунвор вышли поговорить. Я убеждал ее, что все, сказанное мною, – неправда, я не знаю, почему я вообще такое наговорил, просто я пьяный и я трезвый – два разных человека, она же знает; но я люблю тебя, я же люблю тебя, повторял я, и хотя мои слова, которых я даже не запомнил, так и повисли между нами, мы с Гунвор не расстались и дорожили этим, по крайней мере я. Я решил завязать с выпивкой, ведь это она порождает все мои проблемы, однако на следующий день снова пошел в бар, в свой последний вечер в Рейкьявике, – утром я собирался вернуться в Норвегию вместе с Ингве, Бендиком и Осе, а Гунвор – остаться еще на несколько недель; мы давно так договорились, и я считал это правильным, для меня жизнь здесь себя исчерпала, то, что прежде казалось чудесным, – огромное небо, продуваемые ветром улицы, бассейны и кафе, сочинительство по ночам, поездки за город по выходным, – словно стало заражено, опутано моим внутренним мраком, душевным несовершенством, и меня манил Берген, работа в Саннвикене и возможность снять с себя ответственность.

Гунвор и Осе рано ушли домой, Ингве и Бендик тоже засобирались, Ингве чуть ли не за руку меня тянул, но бары еще не закрывались, значит, и домой идти было глупо; да вы идите, я догоню. Что ты тут будешь делать один, спросил Ингве. Я, может, знакомых встречу, ответил я, кто знает, что будет.

Так оно и случилось. Заглянув в «Фильмбарин», я увидел у стойки Эйнара. Он помахал мне и улыбнулся, я подошел к нему, мы пили и болтали, пока бар спустя час не закрылся. Нас пригласили какие-то его знакомые, и вскоре мы уже сидели в квартире на чердаке, где кроме нас собралось еще человек пять-шесть, все с бокалом виски в руках.

Я закурил, а Эйнар, едва заметно улыбнувшись, склонился ко мне.

– У тебя хорошие рассказы, – сказал он.

Я уставился на него:

– Ты о чем?

– О твоих рассказах. Они хорошие. У тебя талант.

– А ты почем знаешь? – Я вскочил. – Ты что, читал их? Откуда…

– Я их скопировал, когда чинил ваш компьютер, – сказал он, – ты же никогда не говорил, чем занимаешься. Вот мне и стало интересно. Я увидел твой файл и скопировал его.

– Мразь! – завопил я. – Жалкое дерьмишко!

Я развернулся и выскочил вон с сигаретой в одной руке и бокалом в другой, выбежал во двор, где чуть было не швырнул бокал в стену, но опомнился, напился я не настолько, поэтому поставил бокал на трансформаторную коробку или что-то вроде того, на маленький шкафчик на стене, вышел на улицу и зашагал вниз, к зданию парламента, а оттуда вверх по холму, к нашему дому, где все крепко спали.

* * *

Спустя полгода жизни посреди Атлантики, на черном и почти голом острове, деревья под крылом самолета казались нереальными, а когда через несколько часов мы бродили по улицам Копенгагена, теплым и многолюдным, по пышным зеленым паркам и аллеям, это смахивало на рай, слишком красивый, чтобы быть настоящим, на мир, какого не бывает.

Я рассказал Ингве о странной истории с Эйнаром, Ингве покачал головой и ответил, что он хоть и видел Эйнара лишь мельком, тот ему не особенно понравился. Строго говоря, в том, что он прочитал мои рассказы, ничего страшного не было, и, уже выскочив во двор, я даже пожалел, что так обошелся с Эйнаром, – надо было, наверное, порасспросить его, выяснить, что он думает о рассказах. Но это не главное, главное в том, каким образом он добрался до них и почему он так сделал.

Кто копирует чужие личные файлы? И зачем он об этом сообщил?

Чего он вообще к нам прицепился?

Есть проблемы чисто географические, вот и эта тоже. Когда позже в тот же день мы через крутящиеся двери вышли из бергенского аэропорта и направились к остановке автобусов, в голове у меня уже не было ни Эйнара, ни Исландии. Конец мая в Бергене – это зеленые горные склоны, светлые вечера, веселые люди, жизнь во всем ее трепете. В такие вечера нельзя идти спать, нас тянуло на улицу, где воздух – теплый и прозрачный, где в кафе и ресторанах полно народа, а на едва потемневшем небе едва заметно мерцают звезды.

На другой вечер я постучался к Эспену. Я полгода его не видел, для меня это был долгий срок, ведь прежде мы общались чуть не каждый день. Я рассказал про Исландию, он рассказал, что происходило тут, он весь год изучал философию и писал.

– И как пишется? – спросил я.

– Закончил рукопись, – ответил он.

– Отлично! – обрадовался я. – Уже отправил?

Он кивнул:

– И ее приняли.

– Приняли? То есть тебя напечатают? – Почернев от зависти, я вымученно улыбнулся.

Эспен опять кивнул.

– Это же отлично! – воскликнул я.

Он улыбнулся и крутанул зажигалку на доске, которую использовал вместо стола.

– А какое издательство?

– «Октобер». И редактор мне достался очень хороший. Торлейв Грюэ.

– А название придумал?

– Думаю, «Медленный танец из горящего дома».

– Хорошо. Хорошее название. Когда выйдет. Осенью?

– Да, скорее всего. Там еще надо кое-что доделать.

– Да понятно, – сказал я.

На кухне зашипела кофеварка. Эспен встал, вышел и вернулся с двумя чашками дымящегося кофе.

– Ну, а сам-то, – начал он, – написал что-нибудь в Исландии?