Моя борьба. Книга пятая. Надежды

Я смирился и помог выгрузить ему мебель и коробки из машины. Получилась груда в человеческий рост. Грузовик уехал, я позвонил Эйрику, единственному из моих знакомых, кто оказался в тот день в Бергене, но тот прийти не смог, поэтому нам предстояло осилить все самим.

Прохожие пялились на вещи. Это неправильно, думал я, загрузив три коробки на тележку и толкая ее вверх. Наши вещи выглядят непристойно, голые, беззащитные. Кровать посреди улицы. Наша кровать посреди улицы. Диван, стул, лампа. Картины. Письменный стол. Все это сверкает в солнечном свете на фоне сухого серого асфальта.

* * *

В последующие дни мы покрасили в квартире стены, а расставив наконец по местам мебель и все остальное, почувствовали себя счастливыми. Первая наша настоящая квартира, мы больше не студенты, впереди будущее. Тонья нашла работу в отделении НРК в Хордаланне, роман я дописал, осталось прочесть корректуру. И придумать обложку – с ней я попросил помочь Ингве, для чего и поехал к нему в Ставангер. С собой я захватил фотографии цеппелинов, я с самого начала думал, что цеппелин – это то, что надо для передачи атмосферы, которую я старался воссоздать в романе, мало что так точно выражает всепоглощающее чувство утраты, всех времен и эпох, чем этот крылатый корабль, этот воздушный кит, этот порожденный прогрессом Моби Дик, до боли прекрасный и чужой. Как вариант у меня имелась книга, когда-то подаренная папой, про Вселенную, без фотографий, но с рисунками. Она была написана в начале пятидесятых, в космос еще никто не летал, но на эту тему уже строились всяческие теории, появились рисунки первых скафандров, чертежи ракет, изображения домов на пустынных планетах, луноходов. Все это в характерном стиле пятидесятых, американского рекламного оптимизма. Отец показывает ребенку на звезды. Человеку открыто будущее, приключения, вся Вселенная. Обложки, которые придумали Ингве и Асбьорн, с цеппелинами и с рисунками в стиле пятидесятых, получились красивые, но роману соответствовали не вполне. Они придумывали все новые варианты, и я уже начал к ним привыкать, когда Асбьорн нашел в каком-то фотожурнале снимки, сделанные американским фотографом Джоком Стерджесом. На одном из них была девочка лет двенадцати-тринадцати, обнаженная, она стояла спиной к зрителю, и эта фотография положила конец сомнениям. Ведь роман именно об этом. Не об утраченном времени, а о страсти главного героя к тринадцатилетней девочке.

Вернувшись домой, я проводил дни в компании газет и телевизора, иногда, пока Тонья работала, ходил на Верфь, где пил кофе и читал, но не находил себе места, потому что распорядок дня больше не помогал мне, он превратился в обычное расписание, внутри которого прятались пустые дни. Ингве с Асбьорном жили в Ставангере, Эспен и Туре – в Осло, туда же переехали Ханс и почти все остальные мои знакомые. В Бергене остались лишь немногие. Я знал, что здесь Уле, он развелся и вернулся, я позвонил ему, и мы сходили вместе выпить пива. Эйрик, с которым я познакомился на студенческом радио, работал над докторской диссертацией по литературоведению, как-то раз я доехал на велосипеде до университета и мы с ним выпили кофе в столовой.

Когда я вернулся, позвонила мама: умерла Боргхильд. Она ушла во сне, без боли и мучений. Я не видел ее год, в последний раз мы ездили к ней, когда жили у мамы, мы сидели с Боргхильд на веранде и расспрашивали о жизни на хуторе в былые времена. Все ее рассказы я записал в блокнот, ее воспоминания были для меня историей. Тот мир казался мне непостижимо иным по сравнению с нынешним. Боргхильд успела пожить в обоих, но ее больше нет, и я слышал по голосу, как мама расстроена. Мы договорились, что я приеду на похороны. Тонья отпроситься с работы не могла, я собрал чемодан накануне вечером, с утра принял душ, позавтракал и собрался на автовокзал, когда зазвонил телефон. Это был Ингве. Он сказал, что умер папа.

* * *

Спустя четыре дня я вышел из часовни в Кристиансанне, во второй раз попрощавшись с папой или тем, что когда-то было им, а сейчас превратилось в тело с его чертами. Светлое небо затянула мгла. По улице передо мной потоком двигались автомобили. От папиного вида я пришел в ужас, особенно от того, как он успел измениться за те дни, пока мы не виделись. Лицо пожелтело и словно обвисло. Его тянула земля, влекла к себе с невероятной силой. Я прошел по пешеходному мостику над улицей, подо мной скользили машины, гул моторов словно отдавался внутри, я закурил и посмотрел на крыши зданий передо мной. Они что-то говорили самим своим присутствием, нечто нечеловеческое, нечто неживое, и тем не менее это было высказывание. Дом на противоположной стороне улицы, выстроенный примерно в тридцатых, говорил что-то иное, и так по всему городу, по всем городам. Ухмыляющиеся рты под небом, из которых выходят и в которые входят люди.

Откуда столько крови?