Моя борьба. Книга пятая. Надежды

Дом мы отмыли, выглядел он по-прежнему ветхим, но зато чистым. Я перемыл тарелки, столовые приборы и стаканы, накрыл на стол и повсюду расставил цветы. Приехали Ингве и Кари Анне с Ильвой и маленьким Турье. Пришел папин брат Эрлинг с женой и тремя детьми. Бабушка сидела на стуле возле обеденного стола, который мы перенесли в парадную гостиную. Сегодня ей предстояло похоронить своего старшего сына, я был не в силах смотреть на нее, в пустые, невидящие глаза. Впрочем, часом ранее глаза у нее блестели – когда Ингве показал ей крошку Ильву и бабушка погладила ее по голове.

Я посмотрел на Тонью.

– Завяжешь мне галстук?

Она кивнула, мы прошли на кухню, Тонья накинула галстук мне на шею, раз-два – и узел был готов. Тот же самый галстук я надевал на нашу с ней свадьбу. Тонья отступила назад и окинула меня взглядом.

– Ну как, хорошо получилось?

– Очень хорошо, – ответила она.

Мы пошли к остальным, я посмотрел на Ингве.

– Ну что, вперед?

Он кивнул, и через несколько минут мы выехали. Небо было белое, воздух – теплый, мы вышли из машины, захлопнули дверцы и направились к часовне. К нам подошел один из похоронных агентов и дал программу. Ингве взглянул на нее.

– Ошибка в фамилии, – заметил он.

– Очень сожалею, – сказал агент, – но, боюсь, исправить мы уже не успеем.

– Ничего страшного, – сказал Ингве и посмотрел на меня, – что скажешь?

– Не страшно, – согласился я, – бывает.

И тем не менее мы оба думали об этой фамилии, которой не было у нас с Ингве. Он сам ее придумал, как его бабушка, в свою очередь, придумала нашу.

Приехал Гуннар с семьей. Алфа привезла дочь – он не особо изменился, теперь ему было за восемьдесят. Он страдал старческим слабоумием, и она мягко, но решительно повела его к входу.

Я взял Тонью за руку, и мы вошли в часовню.

Первым в глаза мне бросился белый гроб.

Ну что, лежишь, папа, спросил я беззвучно, вот ты где лежишь, папа?

Мы сели. По щекам у меня потекли слезы. Тонья несколько раз крепко стиснула мне руку. Помимо родственников, которых оказалось немного, на скамьях сидели еще трое.

Происходящее пугало меня, я знал, что последует дальше.

Сидевший за моей спиной сын Эрлинга издал какой-то звук. Громкий, чистый. Звук резко оборвался, и я понял, что он плачет, потому что звук повторился, он всхлипывал, у меня сердце сжалось, крошечная душа мальчика видела гроб, и этого было достаточно – теперь он плакал всем своим сердцем.

Началась служба. Мы наняли пожилого певчего, голос у него дребезжал, сонату на виолончели он исполнил не сказать чтобы виртуозно, но все получилось вполне сносно, жизнь несовершенна, в отличие от смерти, а сейчас жизнь смотрела на смерть, мальчик плакал над гробом.

Священник произнес проповедь. Он говорил о папиной жизни и о тех, кто пришел попрощаться с усопшим. Он сказал, как важно удерживать взгляд. Если не удержишь взгляда, то упадешь. Важно вглядываться в собственных детей, близких, в то, что значимо в твоей жизни. А иначе утратишь все это и у тебя ничего не останется. В одиночку человек перестает быть человеком.

Ингве плакал, и когда я увидел, как перекосилось у него лицо, как он открывает рот, будто ему не хватает воздуха, я тоже громко зарыдал от горя и радости, горя и радости, горя и радости.

Мы встали и положили на гроб по венку.

Немного постояли, опустив головы.

Счастливо, папа, подумал я.

Когда мы сели, виолончелист заиграл Баха, мелодия звучала как-то надтреснуто и скрипуче, я заплакал так, что меня едва не разорвало, рот у меня открылся, волна за волной сотрясали меня сильнейшие чувства, какие бывают, лишь когда отступает все остальное.

После церемонии Ингве обнял меня, мы плакали, уткнувшись друг дружке в плечо, а после, когда мы вышли на усыпанный гравием двор и смотрели на проезжающие вдали машины, на двух старичков, шагающих к нам, на парящую наверху чайку, все уже было позади. Наконец-то все было позади. Я несколько раз глубоко вздохнул, и плач прекратился.

Старички-супруги подошли к нам и представились: родители Ролфа, мужа Анн Кристин. Они сказали, что папа был потрясающим учителем, что Ролф всегда им восхищался. Мы поблагодарили их за то, что они пришли на похороны, и старички направились к машине.

– А это кто? – Ингве незаметно кивнул на женщину в шляпке с вуалью, закрывающей лицо.

– Понятия не имею, – ответил я, – но на всех приличных похоронах должна присутствовать загадочная незнакомка.

Мы посмеялись.

– Ладно, отбой тревоги, – сказал Ингве, и мы снова засмеялись.

* * *

Ближайшие родственники поехали к бабушке, там всех ждали закуски, никаких речей никто не произносил, я сидел между Ингве и Тоньей, мне хотелось, чтобы все было иначе, но тогда пришлось бы проявить инициативу, а я этого не сумел бы. После мы сидели на веранде, Алф сказал, что на крыше человек, и я понял, что ему хочется вернуться в какой-то день давным-давно, когда он гостил в этом доме и увидел человека на крыше. Это было чудесно – он жил в том дне, когда и папа, и дедушка были живы.

* * *