Моя чужая жена

— Ну что ты? Совсем плохо, да?

— Плохо, — сипит Никита. — Помоги…

И Аля как во сне вскарабкивается на край ванны, снимает вентиляционную решетку под потолком, достает маленький медицинский шприц и ампулы с раствором.

Опускается на колени, с силой затягивает жгут и вкалывает иглу в выступившую голубоватую вену. Никита мгновенно перестает дрожать, расплывается в благодарной расслабленной улыбке.

Аля склонилась над ним, подхватила под мышки, потянула вверх, приговаривая ласково и повелительно:

– Ну давай же, пойдем! Пойдем! Вот… Молодец… Вот так!

В коридоре он несколько раз в изнеможении опускался на пол, сидел, уставившись в одну точку. И Аля терпеливо уговаривала, снова взваливала его себе на плечи, тащила в спальню.

Добравшись наконец до кровати, Никита тяжело повалился на нее, блаженно растянулся на одеяле, не глядя на Алю, куда-то в пустоту изрек:

– А разрешения на выезд опять не дали… Папаша долбаный! Год уже здесь торчу по его милости. Скоро сторчусь совсем. Неплохой каламбур, а, писатель? — Он бессмысленно хохотнул.

Аля, не отвечая, выдернула из-под него покрывало. Потом ловко стянула с мужа джинсы, он вяло приподнимался, помогая, жалобно постанывая от каждого ее движения. Сбегала на кухню и принесла воды, зная, что через некоторое время Никиту начнет мучить жажда.

– А ведь ему ничего не стоит… — бормотал Никита. — Позвонил куда надо, надавил — и все. Но не-е-ет! — Он чуть приподнялся над подушкой, погрозил кому-то невидимому пальцем. — Ему же надо доказать, что без него я никто… пустое место…

– Дурак ты, — прикрывая его одеялом, отозвалась Аля. — Он же просто боится за тебя. Боится тебя отпустить. Потому что ты медленно и верно губишь себя.

– До этого ему нет никакого дела, — помотал головой Никита. — Никакого! А может, он кого другого не хочет отпускать, а? Как думаешь?

Он попытался было подняться, но снова без сил откинулся на подушки, приговаривая:

– Мне душно в этой стране. Мне свобода нужна. Я здесь не могу… А ему я докажу, докажу, вот увидишь…

«Докажешь… — устало думала Аля, расстилая постель в бывшей Никитиной комнате. — Мы все друг другу докажем. Докажем, что сильные, свободные, что нам на все наплевать. Докажем, чего бы нам это ни стоило. Даже ценой собственной жизни».

Она нырнула под одеяло и щелкнула выключателем настольной лампы.

На освещенной софитами эстраде надрывался музыкальный ансамбль. Потный солист нарочито гримасничал в красном луче прожектора. Он завывал в микрофон что-то невыносимо пошлое и печальное.

Никита, скривившись, окинул взглядом стол, за которым помещалась их развеселая компания. Лица друзей расплывались мутными пятнами, как в тумане. Перед тем как забуриться в это модное кафе, они с Николя успели как следует вмазаться дома и теперь расслаблялись здесь, за столиком, потягивая для вида шампусик.

Колька что-то горячо шептал на ухо Анжелке, значит, ему, Никите, сегодня достанется эта, рыжая, как бишь ее? Наташа? А, черт, какая разница! Есть же у нее наверняка какая-нибудь халупа, где можно будет заночевать.

Только бы не возвращаться в свой мавзолей. Там каждая стенка, каждая долбаная табуретка выстроились как на параде, готовые поклоняться хозяину, великому и непревзойденному Дмитрию Владимировичу Редникову. И жена сидит там и сторожит все эти роскошества…

Никите порой казалось, что он не просто привязан к Але, что он врос в нее всем своим существом. Представлялось, что Аля — демон, специально поднявшийся из адовых глубин, чтобы погубить его, Никиту.

Иногда он думал, что просто отравлен своей женой. Ее тень преследовала даже ночью, присутствовала во всех снах. И даже в них, в мучительном душном наваждении, он скучал по ней. Просыпался, убеждался, что его женщина, его жена, не оставляющее в покое нереализованное желание все еще рядом, и начинал скучать с утроенной силой. Будь его воля, он приковал бы к себе Алю наручниками, не отпускал бы ни на секунду, силой заставил бы исчезнуть преследующий их роковой образ предателя-отца.

«А папаша сидит там, на даче, как паук, сети раскинул и наслаждается, — исходя злобой, представлял Никита. — И выпускать не хочет. Давно бы свалил от него подальше, Альку бы увез, чтобы забыла его к чертовой матери. Нет же, не пускает. Хорошо, тетка там, в ОВИРе, прямо так и сказала ему в последний раз: „С отцом бы поговорили, Никита Дмитриевич“. Видно, крепко я их достал, таскаюсь туда, как на работу. Ничего, мы ему еще покажем».

Никита, пошатываясь, встал из-за стола, нетвердо ступая, двинулся в толпу танцующих. Его рассеянное внимание привлек один из посетителей — высокий, статный брюнет лет сорока.