Моя девушка уехала в Барселону, и все, что от нее осталось, – этот дурацкий рассказ

Про боевых дельфинов слышал? С ними специальные люди работают, дрессировщики, не чета твоему дедушке Дурову на пару с Куклачевым. Дельфину на нос крепится титановый намордник, острый, как язык у писателя Уайльда. Или, чтоб тебе понятней было, как самурайский меч. Такой острый, что пробивает дно шлюпки с одного удара. А про боевых пловцов слышал? Эти ребята стоят батальона. Потому как могут подплыть вдвоем незаметно и поставить мины на вражеский корабль. И двое, таким образом, могут уничтожить тысячу человек. Плюс боевую единицу. И знаешь, как с ними бороться можно? С помощью других боевых пловцов, которые вставляют свои загубники и патрулируют акваторию по два часа, осматривая днища своих кораблей. Вахту несут. А когда вода холодная, боевых флипперов выпускают. Вот они и плавают, остроносые, а как аквалангиста увидят – инстинкту своему подчиняются. Они же друзья человека, вот и выталкивают его носом на поверхность, пропарывая ему живот. Хотя искренне думают, что спасают. А ты говоришь: цинизм.

У меня по первому году службы наряды были – чистить дельфиньи вольеры в Севастопольском равелине. Рыбой их кормлю, себе и ребятам тоже пару рыбешек из дельфиньего обеда под тельняшкой шхерю, а сам думаю: «Человек – это звучит гордо, бл***». А в глазах у них слезы, веришь – нет? И у меня тоже. Так и плакали вместе под крымским солнцем.

А у Джима у этого в Америке морских котиков вместо дельфинов используют.

Ладно, продолжу. Короче, Джим поднабрался уже и говорит: «Хочу тост сказать. Выпить за нас с тобой». Взяли мы бокалы в руки. Джим встал. Я тоже. Чувствую, что-то важное будет говорить, от сердца. Надо уважить.

– Какая интересная жизнь, – говорит Джим. – Вот еще несколько лет назад мы с тобой были врагами. Смотрели друг на друга в перископы. И в случае чего, не дрогнув ни на секунду, стали бы друг в друга стрелять, пускать торпеды и сбрасывать бомбы.

– Верно говоришь.

– А теперь вот мы с тобой спокойно сидим и выпиваем. И нам – хорошо. И в этом есть правда. Похоже, старина, мир все-таки меняется. И меняется в лучшую сторону. Я хочу за это выпить.

Мы чокнулись, выпили, довольные друг другом и вообще дивным вечером. А Джим продолжает:

– И все бы хорошо, если бы не два ублюдка, которые мешают нам жить.

Смотрю, глаза у него – серьезные, как у докторов в кино, когда они говорят о том, что сделали все, что смогли. Боцман Джим аж побелел весь и стал вроде как не негром, а мулатом. Ну, думаю, напился, сейчас про обидчиков своих рассказывать будет. Про офицеров-сук.

– Кто же они? – спрашиваю.

– Муаммар Каддафи и Саддам Хусейн.

Я аж поперхнулся. Это было очень искренне. Джим действительно считал этих парней злейшими врагами. Мира вообще, Америки во вторую очередь и своими персональными в частности.

И вот тогда, старичок, я вспомнил нашего вечно угашенного замполита Горбухина с его политинформацией об американской военщине. Он сам с собой разговаривал на этих политчасах, понимаешь? Как робот. Вспомнил эти стенгазеты с капиталистом в цилиндре на бомбе. «Флаг Родины», газету нашу про матроса, который метко выстрелил на учениях, про помощь Бангладеш и Гватемале. И руки прочь от Гондураса. И доктор Хайдер голодает. И свободу Леонарду Пелтиеру. Дети! Просто дети! Щенки.

И радость тогда на меня нашла какая-то такая… противоречивая.

Потому что понял я, что хоть и не было у меня на службе именных зажигалок и увольнительных в амстердамские кабачки, а были, кроме прочего, гальюны, которые надо было тупо чистить до рассвета, и листья, которые красили перед приездом адмирала (ты думал, это анекдот?), я при всем при этом остался человеком. Человеком думающим. Живым.

Я потом, спустя время, смотрел новости в новогоднюю ночь, там как раз показывали, как Хусейна вешают. Он же – как Санта-Клаус, только чернобородый. Ну вот, смотрю и думаю: добрый Санта повесил плохого Санту. Добро победило, бл***, Зло. Подарок человечеству на Рождество. И вспомнил я в тот момент о Джиме. Подумал, сидит сейчас в кубрике перед телевизором и радуется. Отличная новость! Верит, что есть справедливость. Ощущает, что жизнь-то у него не зря проходит.

Поздно уже. Мы сейчас с тобой выпьем по последней. За тебя. Потому что ты тоже моряк, только не знаешь пока об этом. Маугли же не знал до поры до времени, что он человек.

Вот мы сидим с тобой, а материки в это время плавают, как листья осенью в Патриаршем пруду. Тектонические плиты дрейфуют. Они разные. Десять очень больших плит, как авианосцы, а остальные поменьше – крейсера. Некоторые тонут, как Атлантида, или раскалываются, как Гондвана или Пангея. На более подвижные корабли раскалываются. И маленькие тральщики – островки. Если ты посмотришь на карту мира в кабинете географии или в Интернете, ты знаешь, что увидишь? Только моментальный снимок Земли, такой, какой она была в одно мгновение своей судьбы. Европа и Северная Америка расходятся со скоростью роста твоих ногтей – два метра за человеческую жизнь. А Британия, представь себе, в отдаленном прошлом просто снялась с якоря и повернулась вокруг собственной оси на сто восемьдесят градусов.