Моя душа темнеет

На вечернем празднике он сидел всего на расстоянии трех гостей от Мурада. Это было почетное место, делавшее Раду очень заметным – и желанным – для всех присутствующих здесь пашей, их сыновей пашазаде, гостей-вали, местных предводителей сипахов, всеми средствами сражающихся за положение со своими соперниками – лидерами янычар, и даже для нескольких влиятельных беев. Людей, которые по самому праву рождения были важнее его.

Но он был здесь, а они – нет, и им всем хотелось знать, почему.

Раду улыбался, широко и невинно распахнув глаза, как будто радовался всему, что видел вокруг. Однако слева от него сидел Халил-паша, и думать о чем-то другом было трудно.

Халил оставил на время поджаренную дичь с нежным кремовым соусом и начал разговор:

– Ты не навещал моего сына Салиха с тех пор, как месяц назад уехал твой дорогой друг Мехмед.

Раду едва не подавился куском мяса. В этом предложении было столько ловушек, столько тем, от которых следовало уклониться или повернуть в нужном направлении. Халил-паша смотрел на него с подозрением, а Халил-паша был самым опасным человеком в Эдирне. Раду пожал плечами и улыбнулся смущенно и как будто с сожалением:

– Я заметил, что у нас с Салихом… разные интересы.

Взгляд Халил-паши стал жестким, когда он взглянул в сторону Салиха. Юноша сидел за дальним концом стола, его было едва видно. На каждом мероприятии, которое они посещали, Салих пытался поймать взгляд Раду и уже несколько раз присылал ему приглашение в гости, но Раду чувствовал, что более человечно поступать так, нежели дать ему надежду на то, что между ними возможны отношения.

– Да, интересы Салиха весьма своеобразны. – Подытожил Халил-паша, возвращаясь к еде. Затем небрежным, но опасным как нож тоном, осведомился: – Как дела у твоего друга Мехмеда? Что о нем слышно?

Раду вздохнул и с притворно-виноватым видом посмотрел в направлении Мурада:

– Моя дружба с Мехмедом не очень хорошо сказывается на моем характере. Мне стыдно за себя.

Халил-паша наклонился ближе. – Вот как?

– Уезжая, он обвинил меня в том, что я использовал дружбу с ним, чтобы стать ближе к его отцу, и… боюсь, он не ошибся. Я благодарен за доброту, которой одарил меня Мехмед, но я никогда не разделял его терпимости к радикальным воззрениям на ислам и никогда не поддерживал его нелепые военные амбиции. Однако, – продолжал Раду, задумчиво покачивая головой, – сейчас он уже не так ими одержим. Думаю, время в деревне положительно повлияло на его темперамент. Но наш султан – ученый и философ высшего разряда, и я давно лелеял мечту приблизиться к нему, чтобы впитать хоть малую толику его мудрости.

Халил-паша что-то задумчиво пробурчал, но потом, переварив слова Раду, нахмурился. Раду вернулся к своей трапезе.

Тем временем по другую сторону стола начал разгораться спор, и вскоре стал таким громким, что Раду уловил некоторые слова. Одно слово, Скандербег, постоянно повторялось.

– Кто этот Скандербег, о котором они говорят? – спросил Раду, наклонившись к Халил-паше.

– Ты разве не слышал? Когда-то он был фаворитом Мурада, хотя изначально он – Искандер-бей. Албанский янычар, который упрямо поднимался по служебной лестнице, пока Мурад не сделал его беем Круи. А Скандербег отплатил Мураду за его щедрость тем, что предал его и объявил эту часть Албании своей собственностью. Мы уже дважды предпринимали попытки завладеть ею, но нам каждый раз давали отпор. – Он сделал паузу и улыбнулся Раду ядовитой улыбкой. – Любимчики могут пасть очень низко.

Мурад заерзал на своем стуле, его лицо покраснело. Он, как и Раду, наверняка услышал, о чем идет спор, и явно чувствовал себя неуютно.

Раду понял, что это прекрасный момент, чтобы еще больше втереться в доверие к Мураду, и встал.

Все взгляды обратились на него. Он кивнул Мураду:

– Если позволите, отец мой, я прочту поэму о славе вашего правления. Я ее сам сочинил.

Это было одним из множества орудий в его арсенале. Он надеялся не доставать его из ножен как можно дольше, приберечь на крайний случай, но Мурад оказался в очень неловкой ситуации. Султан засиял и жестом предложил Раду подняться на платформу в углу залы.

Раду повторял это стихотворение так часто, что рассказал бы его даже ночью. Лучшие фрагменты он украл из знаменитых арабских поэм и собрал их как строящий гнездо ворон. Язык был плотным и цветистым, преувеличенно восторженным. Мурад слушал с восхищением и расцвел, когда его королевство сравнили с океаном, а его потомков с могущественной рекой.

Пока Раду декламировал бесконечные стансы, он заметил, что еду убрали, и мужчины начали передвигаться по зале. Пока Мурад сидел, недосягаемый и неприкосновенный, почти все присутствующие любого положения и ранга потянулись к Халил-паше выразить свое уважение. Он сидел в самом центре своей широкой паутины. Паутины влияния.

Раду улыбнулся и заговорил с еще большим упоением, пытаясь скрыть отчаяние при виде своего врага-паука и удивляясь, как он мог надеяться его победить.

***