Моя единственная

Противоречие раздирает меня с такой силой, что становится больно. Моя голова воюет с моим сердцем. Я хочу остаться. Я хочу, чтобы он остался навсегда. Наша жизнь могла бы быть такой прекрасной, но страх кричит на меня, уговаривая не говорить. Я борюсь за слова… те, которые моя душа отчаянно просит меня сказать. Сказать ему, что я останусь рядом с ним и мы все решим. Он толкается сильнее, глубже, как будто знает, что должен вытащить это из меня. Это самая сильная связь с другим человеком, которую я когда-либо испытывала. Как будто наши тела говорят, а рты не могут. Шон переплетает наши пальцы, а затем тянется так, что моя рука оказывается прижатой к подушке над моей головой. Мы соприкасаемся от кончиков наших пальцев до кончиков пальцев ног. Он снова делает толчок, и я чувствую, как он умоляет меня дать ему ответ. Он борется за меня. За жизнь, которую мы хотим. Я открываю рот, чтобы сказать это, но ничего не выходит, и тогда я чувствую, как он распадается на части. Он кричит, когда кончает, а потом я чувствую, как он покидает меня.

Глава сорок первая

Шон

— Ну, вот и все, — говорит Девни, держа в руках коробку. Остин уже в машине, пристегнут и готов вернуться в свой дом.

— Похоже на то.

Она пинает грязь и тяжело вздыхает.

— Ты будешь заезжать?

Я бы перевернул весь мир, если бы думал, что это что-то изменит, но это не так. С моей стороны эгоистично просить ее переехать во Флориду, и я не стану этого делать. Мы могли бы попытаться сделать это на расстоянии, но мы знаем, что это не сработает. Ей и так будет тяжело, если она попытается устроить Остина здесь. Я не могу просить ее постоянно путешествовать, а мой график непреклонен.

— Я бы хотел, но не знаю…

— Должны ли мы?

Срыв в ее голосе разрывает мне душу.

— Я не это имел в виду. Я просто не хочу усложнять тебе жизнь.

— Я не думаю, что это возможно. Сейчас это абсолютная пытка.

— Мне тоже нелегко.

Она смотрит на машину и снова на меня.

— Ты мой лучший друг, Шон. Пожалуйста, скажи мне, что мы не разрушили двадцатилетнюю историю за несколько месяцев. Я не могу… Я не могу потерять тебя, а ты обещал, что не потеряю.

Я делаю шаг к ней, и моя рука перемещается к ее щеке, чтобы я мог погладить мягкую кожу большим пальцем.

— Ты никогда не потеряешь меня, но мне придется понять, как перестать любить тебя так.

— Не знаю, смогу ли я когда-нибудь это сделать, — признается она.

— Может, и я не смогу.

По ее лицу катится слеза, и я вытираю ее.

— Не плачь, милая. Это правильно, как бы больно ни было. Ты должна думать об Остине, а я всегда буду делать то, что лучше для тебя.

Ее прекрасные глаза закрылись, и по ее лицу потекла еще одна струйка.

— Все, чего я хочу, — это бросить эту коробку и отдаться тебе. Я хочу умолять тебя остаться, хотя знаю, что ты не можешь.

Я сдвигаюсь, позволяя руке опуститься, пока мое сердце неумолимо колотится.

— Я могу перестать играть.

— Нет, — она качает головой. — Ни в коем случае, Шон Эрроувуд. Бейсбол — твой ребенок. Я не попрошу тебя прекратить играть по тем же причинам, по которым ты не попросишь меня оставить Остина.

— Бейсбол — это еще не все.

— Нет, но ты не готов отказаться от него.

— Я сделаю это ради тебя.

— Я не позволю тебе.

И на этом моя последняя «Аве Мария» заканчивается. Не говоря уже о том, что, если я нарушу контракт, это обойдется мне в миллионы долларов неустойки. Все это так хреново. Мой брат подходит к ней и берет коробку из ее рук.

— Я пойду поговорю с Остином, пока вы двое попрощаетесь.

Она смотрит на него с такой болью, что Джейкоб вздрагивает, прежде чем поцеловать ее в висок.

— Не торопись.

Нет никакого времени. В этом-то и проблема. У меня осталось несколько недель, прежде чем мое время закончится, как и все, что имеет значение в моей жизни. Мне придется уехать, и я чувствую, как сердце рвется из груди. Я люблю ее. Она — все хорошее в моем мире, и она уходит. Мой мир уже никогда не будет прежним.

— Я не знаю, как с тобой попрощаться.

Между нами нет преграды, и я подхожу ближе, притягивая ее к своей груди. Я крепко обнимаю ее, вдыхая мягкий аромат ее шампуня.

— Мы никогда не говорим «прощай».

Ее пальцы сжимаются, когда она прижимается ко мне.

— Спасибо.

— За что?

Медленно ее взгляд поднимается к моему.

— За то, что любишь меня.

— Я буду любить тебя вечно.

— И ты всегда будешь у меня.

Я киваю и ослабляю хватку. Я должен быть тем, кто делает то, что правильно. Один из нас должен быть сильным, хотя я ненавижу, что это должен быть я.

— Тебе стоит идти. Одному Богу известно, чему Джейкоб научит Остина.

Ее улыбка выглядит вымученной, но она кивает. Ее губы подрагивают, как будто она хочет что-то сказать, но я делаю шаг назад. Нет ничего, что могло бы облегчить ситуацию, и ничего, что мы уже не сказали. Мы любим друг друга, хотим друг друга, нуждаемся друг в друге, и все же мы не можем друг друга иметь. Когда мы приземлились вчера, мы знали, что это конец пути, а теперь я должен наблюдать, как она делает поворот.