Моя еврейская бабушка (сборник)

– Мужская точка зрения, – кивнула Наташа. Почему-то ей захотелось в ответ поделиться с собеседником – откровенность за откровенность. – А я не люблю свою работу. Она меня утомляет. Больше всего ненавижу свою начальницу. Она пьет мою кровь. Тоннами и литрами. Точнее, гектолитрами.

– Мне жаль вас, Наталья Валентиновна, мы ведь реализуемся в нашем деле. Хотя вы – женщины, вполне можете обойтись без карьеры. Для вас самая лучшая карьера – родить ребенка.

Снизу потянуло сквозняком, Наташа почувствовала холод. Ноги замерзли, здесь плохо топят. Может, ее знобит?

– Мне не хотелось бы переходить на личные вопросы, Семен, я прошу вас перейти к делу. У нас мало времени, – проскрипела Наташа. В эту минуту она казалась себе старой девой, очень старой, гораздо старше мастодонта Макеевой.

– Наталья Валентиновна, не спешите. У нас не мало, напротив, у нас с вами очень много времени. Я хочу рассказать вам всю правду, а вы делайте выводы. Считайте, что это моя исповедь. Вы куда-то спешите? Нет? Тогда слушайте и запоминайте. Ведь делать выводы является основным правилом вашей профессии.

Семен говорил наставительным тоном, кажется, именно таким разговаривают отцы с малолетними дочерьми. Он говорил и улыбался, а Наташа злилась и скрипела зубами. Снова все пошло наперекосяк. Семен властно взял инициативу в свои руки. Он говорит, а она слушает.

– Постойте, Семен, вы вошли в роль, выйдите из нее, пожалуйста, хотя бы ненадолго, – сказала Наташа. – Если вернуться к вашему рассказу, получается, что Аркаша Лащ является черным ангелом двух поколений вашей семьи? Он разбил любовь Сырца, он помешал его карьере в автохозяйстве, он вмешивался во все стороны его жизни. Почему Сырец не догадался сразу, что к Семенычу приходил именно Аркаша?

Она раскраснелась, разгорячилась, щеки запунцовели от волнения. Семен молча наблюдал за ней. Наташа частила, задавая вопросы, она говорила, размахивая руками и поправляя волосы быстрыми жестами. Наконец, опомнилась, огляделась по сторонам, замолчала.

– Каждый из нас хочет, Наталья Валентиновна, чтобы у него была тень. Без нее не бывает человека. Тень – это все черное и подлое, что есть в людях. Если мы не отбрасываем тени, нас нет. Тогда мы сами становимся тенями для кого-то.

Он больше не улыбался. Семен смотрел на Наташу, но не видел ее, перед ним было что-то свое, что он силился разглядеть, но все его усилия оставались тщетными. Семен широко раскрыл глаза от напряжения и вдруг зажмурился, это «что-то» неведомое вновь ускользнуло от него.

– Но Аркаша был не только тенью, – возразила Наташа, внутренне напрягаясь, ей было жаль Семена. Только сейчас он раскрылся перед ней по-настоящему. Она видела его открытым и голым, словно с него сняли кожу. Его душа билась и дрожала перед ней, как осенний лист на ветру. Его можно было читать, как книгу.

– Да, Аркаша для отца был не только тенью, кроме этого он был двоюродным братом, другом детства, подельником – они ведь вместе дрались в пивной, Аркаша тогда избежал суда, отцу не удалось. Их многое связывало. И не только кровные узы. Вы правы, Наталья Валентиновна, Аркаша – это черный ангел нашей семьи.

И снова поплыло по следственной комнате напряженное молчание. Неслышно прошелестев по столу, оно повисло на стенах, зацепилось краями за зарешеченное окошко. Наташа подперла руками голову и задумалась. Сначала она подумала о своей начальнице. Если бы Макеева случайно увидела свою подчиненную в процессе производстве допроса в позе Мадлен Бернар, она точно лишила бы ее квартальной премии. В следственной комнате происходят явные чудеса. Подследственный разговаривает на отвлеченные темы, следовательница сидит, подперев голову руками, словно бы позируя невидимому художнику.

– А у него был другой выход? – сказала Наташа, не отнимая рук от подбородка.

– У отца не было другого выхода. Он всегда использовал тот, что был под рукой, когда было горячо. Он принял предложение Аркаши не задумываясь, ведь от него ушла жена, его уволили с работы. Ему нужно было что-то делать. Отцу было тогда двадцать шесть. Это много и мало одновременно.