Моя горькая месть (СИ)

Всего на долю секунды брови приподняла удивленно, а затем еще одну улыбку мне подарила. Уже неделю дарит их мне, освобождая от идиотской ненависти, от обиды глупой. Вера теперь только моя, и даже мысли время от времени мелькают: запереть ее, наручниками приковать, чтобы всегда рядом была, подтвердив звание маньяка, как она меня называет.

Мысли — бред, и я справляюсь с ними.

— Каждую неделю будем переезжать, Влад?

— Отец возвращается скоро, любопытная моя. И квартира та — служебная, эту же я снял для нас с тобой. И сюда он не сунется.

Соврал. Сунется, еще как, если захочет. Отца частная собственность, договор аренды и прочая хрень никогда не останавливала, но сейчас хоть какая-то гарантия есть, что он меньше будет лезть в мои дела. Все только-только наладилось между мной и Верой, и до сих пор не верится в это.

Портить не позволю никому, даже отцу голову откручу, если влезть вздумает. Но лучше бы без этого, отец все же.

— Признавайся, девчонок туда водил, — рассмеялась она, и забрала из моих рук чемодан, набитый детским хламом.

Этих непонятных присыпок, салфеток, погремушек и прочей дряни у Веры больше, чем ее собственных вещей. И таскает за собой повсюду этот чемодан мне в укор, да еще и о дочери своей все время порывается рассказывать.

Какая она замечательная.

И что она каждый день растет, меняется, а она, Вера, безвозвратно это время упускает.

И какие у нее пальчики, у Полины этой… будто мне интересен чужой ребенок.

Ребенок, о котором хочется забыть, и которого лучше бы не было. Ребенок, который забирает у меня Веру даже сейчас, когда я рядом с ней, и больше никого.

— Влад? Ау, прием, планета Земля вызывает, — обняла со спины, и прижалась ко мне доверчиво. — Так что? Квартира та, в которой я неделю провела — ты в нее других водил, да?

— Было дело.

— Было, и прошло. Изменишь мне, предашь, — ее пальцы сжимают мою майку, а такое чувство, что горло, — и я уйду навсегда. Терпеть и глотать не стану, ты только мой теперь. Свободы больше нет, милый, ни для тебя, ни для меня.

— Страшноватые слова для любого мужчины, — рассмеялся, и повернулся, чтобы обнять эту ревнивицу, но как на нож напоролся на ее серьезный взгляд. — Я понял, что ты не шутила. И никогда я тебя не предам, урок усвоен. От тебя же мне нужно… сама знаешь что.

— Я больше не буду врать, — Вера серьезна, даже излишне, но меня это радует.

Обещанию я верю. Вере верю, надо же, до чего докатился, но эта неделя, вместе проведенная, будто пелену безумия с нас обоих сняла. Вера стала спокойной, и безумную напоминает лишь в те моменты, когда из ванной выходит, где, я знаю, она плачет. Тихо плачет, чтобы я не видел.

Дочь вспоминает, боится. И потом снова и снова вытрясает из меня клятвы, что скоро я верну ей Полину, и я обещаю, чтобы не плакала больше. Скоро слез станет меньше, время лечит. А при наличии денег оно лечит еще эффективнее, и я найду способ заменить воспоминания о дочери, вытеснить их. Пока же придется терпеть — и мне, и ей.

— Сдохнуть за тебя готов, — сжал Веру крепче, а она смеется, серьезность растеряв.

— Гарай, ты чертовски романтичен. Нет бы просто сказать о любви, но тебе бы все сдохнуть самому, или меня убить. Не надоело?

— Вот такой я г*ндон, Вера. Смирись.

— Не ругайся, — фыркнула, из моих объятий выскользнула, и нож в спину воткнула, ведьма чертова: — Я хочу маму навестить. Могилу ее. Не сейчас, но как только Поля ко мне вернется — тогда…

— Нет, — отрезал, и в ванную пошел.

Вера, разумеется, следом побежала. Конечно, нужно же вынести мой мозг, куда без этого?

— Как это «нет»? Влад, черт, я понимаю все, и ненависть твою понимаю, но я должна навестить ее. И, кроме того, — она замялась, стоит, уперевшись спиной в душевую кабину, и сверлит меня взглядом, который я в зеркале вижу, — год прошел, и я как представлю, что на могиле ее сорняки растут… не дело это, нельзя так.

— Скоро зима, снег выпадет, и сорняки подохнут. Также, как и она, — сказал, но Вера снова рот приоткрыла, спорщица хренова. — Разговор окончен.

Если Вера думала, что правда эта гребаная, или ее робкие фразы, что мать не виновата мою ненависть потушат — она чертовски неправа была. Катастрофически, я бы сказал. И не за сестру я злюсь, может, мать и не хотела Нику убивать, а просто крыша съехала. Не за то, что отравой пичкала.

Я за Веру я ее ненавижу. И за гены свои безумные. Я ведь на полном серьезе решил, что шестилетняя девчонка — настолько продуманная тварь, что спланировала убийство. ШЕСТИЛЕТНЯЯ Вера, мать ее! И верил в это годами, так что это, если не безумие наше фамильное?! Разум пытался пробиться сквозь эти бредовые мысли, но сумасшествие всегда сильнее разума, и я чуть было не двинулся окончательно. Веря, что ребенок мог быть расчетливой убийцей.

Нет уж, Вера на могилу к ней не пойдет. Она только на человека начала быть похожа, а яд Надежды Гарай и сквозь два метра земли может просочиться, снова отравив мою Веру

— Какой же ты мудак, — прошипела она, и вышла из ванной, меня одного оставив.