Моя история. Большое спасибо, мистер Кибблвайт

Джими стремительно набирал популярность. Он был звездой, и он стоял за кулисами на фестивале в Монтерее, лицом к лицу с Питом, споря о том, кто должен выступить первым. В конце концов было решено подбросить монету, и этот жребий выиграл Пит. Мы пошли первыми, спасибо, черт возьми, и оставили сцену, разорвав в клочья аудиторию и наше оборудование. Затем вышел Джими и поджег свою гитару, но это не имело значения. Для нас это все еще был поворотный момент. Американцы увидели нас. Они увидели, что мы способны сделать вживую. И все это я провернул в покрывале, которое купил на антикварном рынке в Челси. В те времена это было в порядке вещей.

Ни у одной из рок-групп не было стилистов или дизайнеров. Перед каждым турне мы околачивались в районе Кингс-роуд в поисках чего-нибудь, что могло бы изменить наш облик. Жилет с бахромой, который я носил на «Вудстоке», был из магазина в Илинге. Смелый индийский наряд, в котором я предстал во время нашего турне в 1975 году я проделал в нем отверстия и силами «Ателье Роджера Долтри» превратил его в костюм. Жена Майлза Дэвиса позвонила Хизер узнать, кто был дизайнером моего костюма. В следующий раз, когда мы увидели его выступление, он щеголял в таком же наряде. Я очень сомневаюсь, что он раздобыл его на местной гаражной распродаже. Для меня не имело значения, откуда взялась та или иная вещь. Важно быть красной овцой, а не черной.

Той ночью в Монтерее сработал прикид из покрывала. Я отпраздновал наш успех парой напитков и коктейлем, которые мне подарил Август Оусли Стэнли III, король ЛСД, или Медведь, как его называли все на Западном побережье. «Всегда ограничивайся только одним косячком, – сказал Оусли, передавая его мне. – Больше в тебя не влезет». Оусли был первым парнем, который начал массовое производство ЛСД. В период с 1965 по 1967 он произвел пятьсот граммов ЛСД, а это миллион доз. И вот этот человек велел мне держаться подальше от всей этой радости. Я последовал его совету.

Косяк был американской версией «Камберуэлльской морковки» (косяк, состоящий из двенадцати листов бумаги, длиной около восемнадцати дюймов, наполненный чистой марихуаной. Термин берет начало из культового британского фильма «Уитнэйл и я». – Прим. пер.). На то, чтобы расправиться с ним, у меня ушла большая часть ночи, но я не возражал, потому что Кэтрин Джеймс, подруга Эммаретты, вернулась ко мне в мотель, чтобы помочь. Она была красивой блондинкой, и все за ней бегали. И, несмотря на то, что во время нашей первой встречи я был с Эммареттой, а Кэтрин – с Эриком Клэптоном, в Монтерее она разделила со мной тот чудесный ментоловый косячок.

Остальные ребята развлекались с помощью 2,5-диметокси-4-метиламфетамина. Во время полета из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк Пит злобно пялился на мой кафтан. Бог знает, что творилось у него в голове, но он без устали бормотал о радугах. Это были долгие шесть часов, а затем, на обратном рейсе в Лондон, я должен был провести их через иммиграционный контроль аэропорта имени Кеннеди. Это было не особо-то легко, потому что все то и дело вырубались, но выбора не было. Денег на другой рейс нам бы не хватило. Но из этого путешествия удалось вынести пару хороших вещей: Питу пришла идея песни «I Can See For Miles» и он решил, что наркотики – это плохо.

Следующие несколько дней в Лондоне мы жили в студии звукозаписи, работая над нашим следующим альбомом The Who Sell Out. Затем, 7 июля, мы начали наше первое полноценное американское турне, и оно было крышесносным.

* * *

Во время совместных гастролей с Herman’s Hermits в 1967 году мы перемещались на частном самолете, что звучит очень пафосно, но были две небольшие проблемы. Прежде всего, он не был частным – нам пришлось делить его с Hermits, которые были нормальными ребятами, но нас бесило, что их имя было намалевано на боку самолета. Во-вторых, это был не современный истребитель, а четырехпропеллерный Douglas DC-8, который держался на последнем издыхании. В прошлой жизни он использовался для грузоперевозок, но теперь его превратили в гастрольный самолет с тем же стилем и щегольством, с которыми я переделал наши старые туристические фургоны. Вдоль задней части салона стояли деревянные койки, плюс было еще несколько мест.

Крейсерская скорость самолета должна была составлять триста пятьдесят миль в час, но, поскольку в нем было столько дырок, что не удавалось добиться герметичности салона, нам приходилось летать на малой высоте. У меня всегда было ощущение, что мы летим на минимальной критической скорости. И, поскольку нам приходилось летать так низко, самолет подскакивал на каждом воздушном потоке. Пересекать на нем пустыни Аризоны или Невады было все равно что застрять на пару часов на американских горках в гребаном парке развлечений.