Я помню, какое облегчение я почувствовал, когда внутрь впорхнули бабочки, но оно не продлилось долго, ведь то были не обычные бабочки, а гигантские насекомые: размах крыльев с тарелку, а туловище размером с кулак. Их запустили в саркофаг. Они были повсюду: милые, спокойные и неподвижные в темноте. Затем, после долгой паузы, кто-то вскрикнул: «Мотор!», и саркофаг открылся. Каждый раз, когда бабочки впадали в панику, они опорожняли кишечник. К концу дня съемок я был весь покрыт дерьмом змей и бабочек. Потребовались дни, чтобы избавиться от вони, но я справился с этим благодаря своему блестящему актерскому мастерству. Полностью оторвавшись от реальности, я едва замечал запах. Я был где-то там, в царстве фей, вдали от бабочек. Между прочим, Кен так и не использовал эти кадры. Вместо этого он решил заполнить саркофаг маками. А маки не могут тебя обоссать.
Другим серьезным испытанием было убедить себя и зрителей в том, что Энн-Маргрет, потрясающая голливудская актриса скандинавского происхождения, всего на три года старше меня, была моей матерью. Я добился этого, избегая ее на съемочной площадке, поскольку ты не можешь грезить о своей маме, даже если это всего лишь актриса, исполняющая эту роль в фильме. Но все-таки она была настоящим сокровищем. Никаких ужимок и прыжков, всегда улыбалась. В ней не было и намека на высокомерие. Я сомневаюсь, что она жаловалась даже во время съемок ее финальной сцены, где она бросает бутылку в телевизор, из которого начинает бить фонтан пены и бобов. На одном из дублей, когда она извивается всем телом на полу, съемочная команда заметила, как пена сначала окрасилась в розовый цвет, а затем стала красной. Энн порезала запястье об осколок стекла. Кровь лилась ручьем. Днем меня не было на съемочной площадке, но я видел команду тем вечером, и все до сих пор находились в шоке. Ей потребовалось наложить двадцать один шов, но она оставалась в роли, даже когда кровь хлестала у нее из руки.
Настоящие актеры сделаны из того же теста, что и настоящие музыканты. Как говорится, «шоу должно продолжаться». Энн-Маргрет была профи, как и Оливер Рид. Кен обожал доводить своих актеров до ручки. Это был не просто садизм. Он всегда хотел добиться самых искренних эмоций и в своих стараниях балансировал на тонкой грани. Однако Олли ни за что не хотел показывать, что он был на грани. Я приведу вам пример изобретательности Кена. Когда мы снимали финальную сцену в лагере, стоял необычайно жаркий летний день. Художники-декораторы покрыли серебряной краской буи в гавани – они были как зеркала, отражающие и усиливающие солнечный свет. К тому времени, как Кен дал отбой, мы все обгорели до хрустящей корочки. Но Олли доводил дело до абсурда. В одной сцене его персонажа, злого дядю Фрэнка, убивает разъяренная толпа. Кен заставил его лежать в луже и изображать мертвеца.
После нескольких дублей кто-то сказал: «Олли, пойдем на обед», но Олли ответил: «Вы идите. Если этот придурок думает, что сломает меня, то пусть подумает еще раз. Я буду лежать здесь целый день». И он сдержал свое слово. Он провалялся целый день в этой луже. Под конец лужа почти высохла, но у него и в мыслях не было уходить. Олли и Кен любили друг друга, доверяли друг другу и делали все возможное, чтобы не подвести друг друга. Все любили Кена. Он всегда был открыт для идей. Если он сталкивался с проблемой при съемке той или иной сцены, то всегда спрашивал, что мы об этом думали. И если ему нравились наши идеи, он их пробовал. Он снимал с помощью гигантских камер – не чета современным стедикамам и крошечным камерам «GoPro». Когда вы наблюдаете за движениями камеры, вы осознаете, насколько это гениально. Я столькому у него научился. Я любил его и доверял ему свою жизнь, даже несмотря на его кажущуюся одержимость убить меня.
Все шло довольно гладко до того момента в сценарии, когда Томми не пришел в себя. Чисто визуально стало тяжелее рассказывать историю, это просто было скучно. Та же самая проблема была у нас с