Моя карма

Константин Петрович лежал в отдельной палате, был бледен, но улыбался. Мне он обрадовался. Я взял его руку, и он ответил лёгким пожатием. Мы сидели недолго: вошёл врач и напомнил, что пора уходить. Медсестра вкатила капельницу, мы с матерью попрощались и ушли. Выйдя из палаты, мать снова заплакала.

— Мам, ничего страшного не случилось. Ну, месяц полежит. Всё будет в порядке, — я обнял мать за плечи. Она благодарно прижалась ко мне. Постепенно она успокоилась, достала платочек, промокнула слёзы и как-то виновато улыбнулась.

Дома мать спохватилась:

— Сынок, совсем забыла. Тебе письмо от Вольфа Григорьевича.

— Мессинга? — удивился я, потому что моя переписка с ним носила случайный характер, и, как он просил, «не терялся» и время от времени писал ему, но получал только редкие короткие письма, больше похожие на записки. Я знал, что он гастролировал по Северу, потому что ему запретили выступать в центральных городах.

— В воскресенье была на Советской и мне передала письмо соседка, Нина, — пояснила мать.

Я вскрыл конверт и достал половинку листа четвёртого формата, на котором была записка:

«Володя, свяжитесь со мной. Напишите или позвоните. Телефон у меня прежний. Впрочем, вы сейчас где-то в Москве. Когда сможете, зайдите, предварительно позвонив.

Ваш Вольф Мессинг».

Записка была написана чужой рукой, вероятно помощницей, потому что он писал ещё хуже, чем говорил, а говорил он с таким акцентом, что часто его понимали с трудом. Каракули на тексте его «Вступительного слова», которые вкривь и вкось изображали буквы русского алфавита, хранятся у меня, как «защита от ретивых и глупых». И, конечно, я не удивился тому, что он знает, где я нахожусь. Впрочем, я давно ничему не удивлялся, тем более, когда это касалось Мессинга.

Вечерним поездом я вернулся в Москву. Орловский поезд прибывал рано утром. Я доехал в метро до площади Революции и зашел в буфет гостиницы Москва, где можно было позавтракать сосисками с вкусной рассыпчатой гречневой кашей и густой сметаной, которая, если перевернуть стакан, не выливается. В нашем городе ничего этого мы почти не видели, потому что гречка продавалась только диабетикам, сосиски мы при случае возили из столицы, а сметану такой консистенции могли купить разве что на рынке у колхозниц. После завтрака я прошёлся по Красной площади, застал смену караула у мавзолея и вместе с группой иностранных туристов зачарованно смотрел на чеканные, отточенные до совершенства шаги военнослужащих элитного полка, и чёткое перестроение при сдаче поста. Досмотрев до конца действие, заторопился в Сокольники.

Мессингу я позвонил днём с расчётом, что он в это время уже привёл себя в порядок после возможного вечернего выступления и сна. Ответила мне женщина и на вопрос, могу ли я поговорить с Вольфом Григорьевичем, неожиданно спросила:

— А вы что, не знаете пароль?

— Какой пароль? — удивился я. — Вольф Григорьевич про пароль мне ничего не говорил.

— А вы кто?

— Володя. Я получил от него письмо, он просил связаться с ним.

— Ах, да. Он говорил про вас. Только его в Москве сейчас нет, будет через два дня.

Через два дня я позвонил снова, и снова трубку взяла женщина, я назвался, к телефону подошел Мессинг, и я узнал его быстрый и неразборчивый выговор.

— Здравствуйте, Володя. Когда можете подойти?

— Если вам удобно, вечером, часов в шесть, — сказал я.

— Хорошо. Жду. Адрес помните?

— Да, — ответил я.

В назначенное время я с пересадкой доехал до станции Сокол, вышел на Ленинградский проспект и пошел пешком в сторону Новопесчаной улицы, где жил Мессинг. Пешком идти было далековато, но дорога не казалась мне утомительной. Мне интересно было посмотреть на улицу, которая в мой с отцом единственный приезд сюда, когда Вольф Григорьевич показывал меня профессору Вольштейну и физику Френкелю, была ещё окраиной Москвы. На этой улице в одном из домов жили артисты Большого театра, и где-то здесь снимался фильм «Человек родился». А ещё, по легенде, когда на Новопесчаной улице после войны началась новая застройка, Сталин приехал посмотреть, как идут дела, и дома ему показались слишком маленькими. Тут же здания в конце этого отрезка улицы срочно стали надстраивать, и появились «чердачные окна» или, как их называют жители, «скворечники»…

Когда мы с отцом познакомились с Вольфом Григорьевичем, и я смог продемонстрировать ему свои экстрасенсорные способности, у отца с ним относительно меня состоялся разговор, во время которого Мессинг посетовал на то, что на сеансах от него всегда требовали «разоблачения», то есть материалистического объяснения психологических опытов, которые он демонстрировал, поэтому и появилось «Вступительное слово», составленное Институтом философии Академии наук и объясняющее материалистическую сущность опытов.