Моя карма

— Ничего удивительного, — сказал Лурия. — В мозге, если брать состояние во время гипнотического сеанса, наблюдается особая высокоамплитудная гиперритмичная активность. А для психического воздействия на предмет при психокинезе вы переходите на иную систему психической саморегуляции, то есть, на перестройку мозговых процессов, что связано с огромным напряжением психики и затратой физической энергии. Всё это требует колоссального напряжения сил, и после этого вы, естественно, должны чувствовать сильную усталость.

Но, частые и длительные психические перестройки грозят тяжелыми последствиями. Поэтому будьте осторожны. Восстановление нормального психического и физического состояния в этом случае необходимо и требуют времени.

— А знаете, при определённых условиях тренировки вы тоже могли бы выступать со сцены как мнемонист. Шерешевскому карьера профессионального мнемонист приносила и деньги, и славу, — сказал на прощанье Лурье, на что я только усмехнулся, помятуя о своём неудачном, если не сказать провальном, актёрском опыте, и ответил:

— Спасибо, но это не для меня. Я свою профессию выбрал, а деньги и слава вещь зыбкая и ненадёжная.

Я уже обладал некоторой житейской мудростью и знал, что ни свободу, ни счастье за деньги не купишь, и часто тому, кто гоняется за деньгами, они в руки не идут. Так что лучше следовать совету Оноре де Бальзака, который говорил, что деньги нужны, но нужны хотя бы для того, чтобы без них обходиться. Если же говорить о славе, то это ничего больше, как мишура; сегодня ты кумир, а завтра о тебе забудут и не вспомнят; или, если выразиться литературно, это дама капризная — сегодня она тебя с триумфом вознесёт, а потом безжалостно низвергнет.

Александр Романович Лурия взял мои координаты, пообещал связаться, чтобы поработать в области качественного анализа моей памяти, потому что количественный анализ для науки является просто вопросом статистики и представляет лишь относительный интерес. Но я понимал, что учёного, академика АПН СССР, профессора, доктора медицинских наук, я, после многолетней работы с уникальным Соломоном Шерешевским, не интересовал, и он вряд ли мне когда-нибудь позвонит.

На этом мы расстались, дружески распрощавшись…

Перед отъездом я снова встретился с профессором Кобзаревым, который вручил мне документ на бланке Института радиотехники и электроники АН СССР. В документе утверждалось, что «Владимир Юрьевич Анохин обладает необыкновенной способностью вызывать движение лёгких предметов без прикосновения к ним, путём психического воздействия» и что «Демонстрируемое В.Ю. Анохиным явление представляет огромный интерес для науки» и «Его изучение может привести к фундаментальным открытиям».

В конце документа было заключение, где содержится просьба «оказывать В.Ю. Анохину всемерную поддержку, содействовать и оказывать помощь в проведении демонстраций явлений в научных целях».

Подпись Ю.Б.Кобзарева предваряли должность и звания: Председатель Научного Совета по проблемам «Статическая радиофизика» АН СССР, член-кор. АН СССР, профессор».

Правда, содействовать мне «в проведении демонстраций явлений» было лишним, потому что я не собирался нигде демонстрировать эту свою способность.

Глава 17

Тоска и чувство одиночества. Матушка укоряет за беспорядок, в котором я живу. Письмо от матери Милы. Мой язвительный ответ на письмо. Почти семейное решение. Самолётом в Адлер. Море, которого я ещё никогда не видел, и воздух южного курорта.

Шли дни. Кончилось лето. А я всё верил и ждал, что наступит благословенный день, когда судьба повернётся ко мне лицом, что-то изменится в моей жизни, и хаос, поселившийся в голове, уступит место порядку, который принесёт покой в мятущуюся душу. А какая она ещё может быть у человека, если у него больше нет любви, и чувство одиночества отзывается духовной пустотой. Мой разум перестал справляться с неуверенностью и чувством вины. Да, люди не замечают, когда их любят, они замечают, когда их перестают любить. Но ведь я тоже любил, только где-то чувство реальности изменило мне, гордыня радовалась победе разума над чувствами, и я погрузился в паутину русского страдания ради страдания, что, как известно является краеугольным камнем нашего национальному характера, я страдал и наслаждался муками, в которые сознательно погрузил себя. Но, отвергая Милу, я отвергал чувство, и это обедняло и опустошало меня…

Однажды, когда я, по обыкновению, хандрил в одно из воскресений, лёжа на диване с книгой Чехова, читал его «Дуэль», презирал Лаевского, а, отождествляя себя с ним, ненавидел себя, отчего настроение делалось ещё хуже, пришла мать. Она с порога стала отчитывать меня за беспорядок.

— Как так можно?.. Во что ты превратил квартиру? Живёшь как в сарае, — занудила мать. — Скоро полдень, а ты лежишь бревно бревном. Люди гуляют, в парк идут. Посмотри день какой славный — чистая золотая осень. Солнышко, тепло… Ты хоть завтракал?

Я отложил книгу и состроил кислую гримасу.