Моя карма

Я бы мог не обращать внимания на этот дребезжащий звук в совершенной уверенности, что хитрецу, в конце концов, надоест его глупая затея, но он не только мешал вести урок, он невольно включил в свою игру весь класс, который теперь с нескрываемым удовольствием ждал, чем закончится противостояние Стёпочкина и учителя.

— Стёпочкин, кончай свою бузу! — строго сказал я. — Я долго терпел безобразие. Ещё раз услышу, приму меры.

Звуки прекратились, но через какое-то время он снова включил свою дребезжалку, теперь уже назло, посмотреть, что будет. И эта, уже осознанная наглость, вывела меня из себя. Я подошел к Стёпочкину, взял его за шиворот, при полном молчании притихшего класса протащил до дверей и вышвырнул через закрытую створку в коридор. Стёпочкин вышиб дверь и растянулся на полу коридора.

В классе установилась мёртвая тишина. Я сел за стол, с минуту тоже молчал, но, уже осознавая всю неприглядность своего поступка, довёл урок до конца. Весь день я не находил себе места и уже сам было пошёл к директору, чтобы рассказать ему о случившемся и, может быть, даже написать заявление об уходе. Но секретарша сказала, что директора вызвали в РОНО, и я, не заходя в учительскую, отправился к себе в общежитие.

На следующий день, когда я вошел в учительскую, все повернулись ко мне, будто впервые увидели, и я понял, что о моём поступке они уже знают.

— Владимир Юрьевич, вас спрашивал Кирилл Михалыч, — сказала Алла Павловна и в голосе её слышалось сочувствие.

— Да не расстраивайтесь Вы, Владимир Юрьевич. Ничего не будет, — успокоил меня Пётр Никодимович, а химичка Светлана Анатольевна злорадно добавила.

— Знаю я этого Стёпочкина. Стоит ему. Была б моя воля, я б его вообще из школы выгнала.

Директор встретил меня хмурым лицом и выговором.

— Вы что себе позволяете?! — строго сказал директор. — Макаренко покоя не даёт?.. Так прошли те времена. И потом, у нас не коммуна и, тем более, не колония. Ударить ребёнка, даже если он виноват, — недопустимо и учителю не позволительно.

— Виноват, Кирилл Михалыч, — не стал оправдываться я. — Не сдержался.

— То-то, что виноват, — уже мягче, видя моё лицо, на котором было написано искреннее раскаяние. — Вы, голубчик, школу подводите. Ну-ка, если распространится слух о том, что у нас детей колотят… По Стёпочкину давно колония плачет, он же на учёте в детской комнате милиции стоит… И тем не менее, он пока что ученик, а не преступник.

Директор помолчал, посмотрел на меня как-то исподлобья, будто проверяя, всё ли я понял и осознал ли всю серьёзность положения, и продолжал:

— Только что приходила мать Стёпочкина. Плакала, просила не исключать малого из школы. Не знаю, откуда она взяла, что мы собираемся его исключать… Его вчера в коридоре застала завуч Зинаида Степановна, спросила, почему он не в классе и отправила домой, чтобы привел мать… Так что, слава богу, что мать не имеет к вам никаких претензий… Ну, идите, работайте… По правде говоря, этого я от вас не ожидал.

Последние слова он произнёс мне вдогонку, когда я уже повернулся и шел к двери, чтобы выйти из кабинета…

Вечером, совершенно неожиданно ко мне пришла мать Стёпочкина. Она постучалась, как поскреблась, в дверь нашей комнаты и после моего «войдите» сначала просунула голову, а потом как-то по частям втащила в комнату себя. Я сразу отметил, что Стёпочкин — её полная копия. Конопушки плотно усеивали её лицо, а рыжие, неумело уложенные волосы, спадали на плечи, что напоминало прически первых послевоенных лет. В шерстяной синей кофте с окантовкой на бортах, мешковатой юбке и простых, заметно стоптанных туфлях на низком каблуке, она выглядела лет на десять старше, хотя ей могло быть не больше сорока лет. Жила она в нашем общежитии, и я иногда видел её, но как-то не заинтересованно и мельком. Мальчишка иногда мелькал где-то не в поле моего зрения, и я никак не связывал его с тем Стёпочкиным, который учился в моём классе.

В комнате в это время находился только Степан. Он, по обыкновению, лежал на кровати и читал какой-то детектив.

— Здорова, Фроловна, — Степан сел на кровати. — Ты каким боком к нам?

Стёпочкина заметно нервничала и не знала, с чего начать разговор.

— Вы мама Коли? — вывел я Стёпочкину из неловкого положения.

Она кивнула.

— Садись, Фроловна, — предложил Степан. Он уже догадался, что её появление связано со мной.

— Как вас по имени? — спросил я.

— Мария я, — назвалась Стёпочкина, чуть привставая со стула.

— Мария Фроловна, Вы, наверно, насчёт сына?

И вдруг Стёпочкина запричитала скороговоркой, про то, как она с ним намучилась, что сладу с ним никакого нет, что растит Кольку одна, целый день на работе, а он, выходит, что сам себе хозяин. Связался с каким-то большими ребятами, а они лоботрясничают и не поймешь, учатся где, или нет. Уже два раза в милицию попадал.

Остановилась и устало сказала:

— Спасибо, что поучили его маленько. Мужской руки-то нет на него, а меня он не воспринимает.

И вдруг заплакала и сквозь слёзы выговорила:

— Не выгоняйте Кольку. Он вас теперь уважает и обещал вести себя хорошо.