Моя карма

— Господи, как же столько жрать можно! — беззлобно сказала Галя Загоруйко, когда Элла пошла в туалет мыть посуду.

По этому поводу наша начальница, Конкордия Михайловна однажды заметила с тоской: «Не работа, а одна еда!», хотя по утрам тоже со всеми вместе пила чай; правда, обедать ходила домой.

— А помните, как она напугала Зиночку? — сказала переводчица Инна и вызвала общий смех.

— Володя не в курсе, — поймала мой недоумевающий взгляд Галя. — Короче, когда отдел ещё состоял только из Конкордии да Эллы, на информацию и пропаганду взяли Зиночку, только что закончившую институт; а она, сам видишь, миниатюрненькая.

Зиночка сидела в расслабленной позе за своим столом, ела шоколадку «Гвардейская» и смущенно улыбалась.

— Ну вот, Элла и говорит Зиночке: «Давай обедать вместе». А Зиночка ведь не знала про Элькин прожорливый аппетит и говорит: «Давайте». Пошли в магазин. Элька стала набирать еду: полкило колбасы, сыр, молоко, батон, да ещё сласти вроде пастилы. Зиночка перепугалась насмерть и говорит, заикаясь: «Элла Гавриловна, я столько есть не могу». Та спохватилась, махнула рукой и от затеи отказалась, а потом сама со смехом рассказывала, как напугала бедного ребёнка…

Все дружно посмеялись.

В отделе работали два патентоведа: Эмма, то есть Эмма Гавриловна, и Фира Фишман. Но если Эмма отличалась дородностью, то Фира, брюнетка с чёрными угольками глаз и вьющейся копной волос, имела фигуру вполне привлекательную, хотя талия у неё и спрямлялась жирком на боках. С первых дней работы я заметил, что никто из отдела к ней ни с чем не обращается, не разговаривают, и делают вид, что её вроде как нет. Фира приходила на работу ровно к девяти часам, не здоровалась, проходила на своё место, садилась за стол и погружалась в работу, то есть делала то, что положено штатным расписанием: определяла новизну разработки, для чего изучала зарубежные патенты, и оформляла заявки на изобретения. В обед она доставала термос, газетный свёрток с бутербродами, выпивала кофе и до конца перерыва уходила из отдела. Как-то я в перерыв вышел купить в киоске газету и видел, как Фира прогуливается недалеко от НИИ.

Через день, когда Фира вышла на свою регулярную прогулку, я спросил у Гали Загоруйко:

— Галь, а чегой-то вы так с Фирой? Сторонитесь, словно прокажённая. Бойкот что-ли?

— Самый настоящий.

— Чем же она вас так достала?

— Умнее всех оказалась, — зло блеснув глазами, сказала Галина.

— Ага! — поддержала её Инна. — Мы, значит, рабы, а она госпожа, белая кость.

— Что значит белая кость? — не понял я.

— А то и значит, что себя выше всех поставила, — в голосе Галины чувствовалась откровенная неприязнь к Фире. — Вот как ты думаешь? Послали нас в колхоз на прополку свёклы. Конечно, кому охота! Поворчали, конечно, но ехать-то надо. И ни у кого не хватило совести отказаться. А Фира отказалась наотрез. У меня, мол, ребёнок до восьми лет и по закону не имеют права отрывать в таком случае мать от ребёнка.

— Так она права. Раз такой закон есть, — неуверенно возразил я.

— А у Эммы сахарный диабет, а у Зиночки тоже ребёнок, а у меня мама больная, — запальчивой скороговоркой проговорила Галина. — Но разнарядку-то дают на отдел, исходя из количества человек! Значит выходит, что мы должны вкалывать и за неё тоже…

И знаешь, здесь не в ребёнке дело, ребёнка можно было, в конце концов, оставить и на бабушку, и на мать. Дело в элементарной совести… Послушай, что дальше было. Через две недели приехали мы из колхоза, и Эмма говорит: «Фира, я думаю, тебе лучше из нашего отдела уйти, потому что мы с тобой работать не сможем». Фира спокойно так и отвечает: «Это, — говорит, — ваши проблемы. И с чегой-то я должна вдруг уходить?» Эмма говорит: «У нас с тобой никто теперь разговаривать не будет». А она: «Да, — говорит, — пожалуйста». Конкордия, которая тоже с нами ездила, и говорит нам: «Ничего, не хочет по-хорошему, мы её и так уволим».

— Ну, и что ж не уволили? — усмехнулся я.

— Да в том-то и дело, что не за что. Приходит на работу вовремя, работу выполняет, замечаний нет… Ты представляешь, до какой степени у человека совесть заморожена? Сидит сычом, можно сказать, в вакууме — и хоть бы что… Как в пословице «Стыд не дым — глаза не ест».

— Ну, совесть-то у неё, наверно, есть, только она живёт согласно другим внутренним ориентирам.

Галина с удивлением уставилась на меня.

— Для чего тогда законы, если их можно не соблюдать? — продолжал я. — Не дураки же этот закон выдумали. Может быть, она руководствуется более высокими принципами, и это своеобразный вызов не вам, а руководству. Никто же из вас не возразил против того, что Эмму или Зиночку, например, тоже посылают незаконно? Может быть, нужно было обратиться к директору с просьбой пересмотреть норму работ на отдел?

Галина смотрела на меня как на дурака.