Моя карма

— Во-во, Анька и говорит: «Мить, а как же спать? Кровать-то одна». А я говорю: «Да вместе спать и будем. Ты ж мне жена». «Ага, — говорит, — разбежалась. Вместе с тобой я спать не буду». Я говорю: «Ань, рассуди. Не могу же я теперь сказать тётке, что ты мне не жена?» А сам смеюсь. «Да ты, — говорю, — не бойся, я на твою честь посягать не буду, так что мы с тобой будем спать не вместе, а рядом». Анька покочевряжилась немного и говорит: «Ладно, только я буду спать в одежде». А какая там одежда? Лето же. Платьице на голое тело и даже колготок нет. Тем не менее, когда она ложилась, заставила меня отвернуться. Я разделся до трусов и майки, потому что в брюках на чистое ложиться как-то неловко.

— И что? — я себя поймал на том, что уподобляюсь мужикам, которые, когда собираются вместе, начинают смаковать интимные подробности о женщинах, с которыми провели ночь.

— Да ничего. А ты хотел, чтобы что-то было?

— Да ничего я не хотел, смутился я. — Но у всякой истории должен же быть конец.

Я улыбнулся.

— А конец такой. Утром встали свеженькими и выспавшимися, тётка напоила чаем, и мы пошли на электричку.

Митя посмотрел на меня, подмигнул и добавил:

— Ну, конечно, попробовал я Аньку приобнять, да прижаться под предлогом, что кровать тесновата, но она меня локтём успокоила… А девка хороша. Я б и женился, да, знаю, не пойдёт.

Кончался перерыв, и я поспешил в отдел.

— Заходи, расскажу, как мы в поезде соседей по купе разыграли, — бросил мне вдогонку Митя.

На следующий день, когда я зашёл к Мите, он раскрашивал портрет, и лицо вождя приобретало всё большее сходство с теми портретами, к которым мы успели привыкнуть.

— Что, твоей Анюты опять нет? — спросил я.

— А пусть погуляет, пока особо делать нечего. Я её отправил вроде как для обмена опытом в НИИлегмаш. Там пацаны с нашего худграфа работают.

— Понятно. Ну, тогда давай рассказывай, — сказал я.

— Про что?

— Про командировку. Ты вчера обещал рассказать, как вы с Анькой в поезде пассажиров разыграли.

— А-а, — Митя засмеялся. — Слушай… Закончили мы свои дела, полазили по магазинам и с сумками погрузились в поезд. Поезд наш, фирменный, который приходит в Орёл утром. А по дороге я говорю Аньке: «Пока не приехали, ты всё ещё моя жена. Войдём в купе, пусть народ завидует мне». Анька хохочет. «Ладно, — говорит. — Пусть буду жена». Взвалил я на неё все наши сумки и кульки, и она, нагруженная, в двух руках тащит всё это за мной в купе. Я вхожу гоголем, грудь колесом. Я-то, сам понимаешь, ростом не вышел, а Анька здоровая, на голову меня выше. Вошли: я вперёд, она с сумками за мной. Я говорю строго: «Сумки клади наверх, да смотри осторожно». И к пассажирам: «А то, безрукая, прошлый раз вазочку стеклянную расколотила». Анька покорно в ответ: «Хорошо, Митенька. Ты только не волнуйся, тебе волноваться нельзя». Соседи по купе, немолодые уже женщина и мужчина, когда мы вошли, о чём-то разговаривали, а тут, словно дар речи потеряли, молча переглянулись и женщина головой покачала, вроде: «Ну и ну!». А я дальше продолжаю комедию ломать. «Анька, — говорю опять строго, — сходи, чаю принеси. Да смотри, чтоб горячий был, да с заваркой хорошей». И опять к соседям: «А то прошлый раз чуть тёплый подала, да еле заваренный». А Анька опять: «Сейчас, сейчас, Митенька, потерпи, милый!» И — из купе, как ветром сдуло. Женщина опчть головой покачала и говорит мне: «Это чем же, не пойму, ты её, такую красавицу, взял, что она на тебя молится?». «Значит, есть за что, — говорю важно. — Иной мал, да удал, а другой велик, да дик». А она мне: «Да, видать, правда в пословице говорится: «Велик осёл, да воду возит, мал сокол, да на руках носят». И на мужика своего зырк-зырк глазами.

Митя замолчал.

— И что, признались, что это только шутка? — спросил я, сочувствуя женщине и её спутнику, очевидно, мужу.

— А зачем? Я даже когда ложился на вторую полку, обыграл это так, что, вроде, не могу спать низко, а то бы жену туда загнал…

— Пусть люди знают, что дело не в росте, а в голове, — заключил Митя. — Что толку от того, что у тебя длинные ноги, если с тобой и поговорить не о чем.

— Это точно, — согласился я…

Я где-то читал, что низкий рост заставляет людей прилагать больше усилий и работать усерднее, благодаря чему многие из них добиваются более значительного успеха, чем высокие. В общем, этим людям приходится полагаться только на свою активность и предприимчивость. А ещё считается, что люди маленького роста со временем приобретают большее чувство юмора.

Митя как раз и являлся примером этого вывода.

Но если в одном случае чувство неполноценности заставляет людей упорно работать над собой, то других людей маленького роста это чувство подавляет, и они начинают с недоверием относиться к окружающим, потому что им всё время кажется, что они вызывают насмешки окружающих.