Моя хирургия. Истории из операционной и не только

Когда же я выходил в коридор и проталкивался сквозь взволнованную толпу ожидающих своей очереди однокурсников, в гудящей тяжелой моей голове начинался обвал! Я прямо-таки ощущал, как из нее высыпаются термины, цифры, таблицы и формулы — то, чем я усердно набивал свою черепную коробку последние несколько дней. И скоро моя голова начинала шуметь уже не от тяжести знаний, как было недавно, — а, напротив, от пустоты. Бывало, я даже пошатывался — и, чтобы не упасть, прислонялся к стене коридора. И я был теперь очень мало похож на того наизусть знавшего все билеты студента, каким был минуту назад. Подойди сейчас кто-нибудь и спроси: «Эй, парень, а как тебя звать?» — боюсь, на него посмотрели бы пустые глаза идиота.

А после был вечер и ресторан, ритмичный гул музыки, блеск бутылок и рюмок — и к той пустоте, что гудела, как ветер, в твоей голове, добавлялось еще и кружение хмеля. Все уплывало, скользило: и тарелки на вашем столе, и тарелки ударника, звеневшие в оркестре, и головы, спины, колени и локти танцующих девушек; уплывали куда-то и стены, и люстры, и весь окружающий мир…

Вот так я и жил: между бодрой аскезой учебы и скромной гульбой, меж чувством тяжести в переполненной знаниями голове — и ощущением гулкости и пустоты барабана, на который так походила эта же самая голова вечером после экзамена.

Не знаю, надолго ль хватило б меня — но учеба закончилась. И хотя кое-какие экзамены случались и после — любой врач раз в пять лет обязан учиться на курсах повышения квалификации, — но эти экзамены были жалкой пародией на испытания студенческой нашей поры.

Зато когда я отработал хирургом уже много лет — ко мне с назойливостью кошмаров стали являться сны об экзаменах. Кто-то невидимый объявлял, что завтра предстоит самый главный экзамен — и вот он-то покажет, чего я действительно стою. Казалось бы: ну чего мне бояться? Ведь за моей спиной годы и годы работы, тысячи сделанных операций и такой опыт, какой есть у немногих. А вот поди ж ты: на меня во сне накатывал парализующий ужас. Как будто сейчас раскроется громадный обман размером во всю мою жизнь; как будто из аудитории, где состоится экзамен — и где я непременно буду разоблачен, — меня поведут прямиком на эшафот…

Вот что означают такие странные сны? Расплата ли это за молодую, задорную лихость, с какой я когда-то сдавал экзамены в мединституте? Или эти кошмары — напоминанье о том, что главный экзамен всегда впереди и никому из нас не избежать леденящего зова последней трубы?

Эндоскопия

Как ни ругай научно-технический прогресс и его последствия — нельзя отрицать того, что он меняет мир, причем не всегда в худшую сторону. А уж за его, прогресса, достижения в медицине можно простить ему многое. И поражает скорость тех перемен, что происходят буквально на наших глазах. Вот я не такой уж глубокий старик и работаю в медицине всего-то немногим более тридцати лет: срок по историческим меркам ничтожный. Но трудно поверить, что я начинал в медицине, во всех смыслах слова, прошлого века. У нас не было ни ультразвука со всеми его удивительными возможностями, ни компьютерной томографии, ни магнитного резонанса: не было ничего из того, что сейчас является столь же рутинно-обыденным, как измерение давления или температуры.

А вот то, в чем прогресс в медицине проявился заметнее всего, — это, пожалуй, эндоскопия. Буквально этот термин означает «взгляд внутрь». Справедливости ради надо сказать, что попытки заглянуть внутрь самого себя человек предпринимал давно, и даже с некоторым успехом. Скажем, первая цистоскопия — осмотр мочевого пузыря — была описана еще в 1806 году. Но что это был за удивительный инструмент: первый в истории цистоскоп! Задача ведь заключалась даже не столько в том, чтобы ввести внутрь человека трубку, в которую можно смотреть, — сколько в том, чтобы ввести внутрь луч света: иначе что можно увидеть в потемках? И была придумана система зеркал, которая направляла в мочевой пузырь лучи света от простой свечи, что горела за ухом врача, припавшего глазом к цистоскопической трубке. Воистину это было устройство не для исцеления — а, скорее, для пытки; и если уж ставить памятник первому эндоскопу — это должен быть прежде всего памятник тому пациенту, который выдержал (или, может, не выдержал? — мне о том ничего не известно) первую процедуру цистоскопии.

Я застал еще цистоскопы завода «Красногвардеец», осветительная система которых не очень-то далеко ушла от свечи первого цистоскопа. Источником света в «Красногвардейцах» служила обыкновенная лампа накаливания, которая навинчивалась на торец цистоскопа. Эта лампа перегорала так часто, что исследование превращалось в сущую муку. Только-только введешь, под стоны пациента, инструмент в мочевой пузырь, только-только блеснет там, внутри, свет и озарит складки слизистой — как лампочка гаснет, все тонет во мраке, и приходится извлекать инструмент, менять лампу — и затем повторять эту пыточную процедуру.