Моя любимая Эми. История о том, как я дважды потеряла свою дочь

Ноябрь перетек в декабрь, и второго числа плачущую Эми сфотографировали в красном бра и джинсах на пороге квартиры в Боу. Писали, что в таком виде она «шаталась по улицам», однако она всего лишь открыла дверь. Было трудно видеть эти фото. Я все еще страшно злюсь на тех, кто их опубликовал. Я не была в шоке от ее выражения лица – я уже видела ее напуганной и расстроенной, – меня раздражало, что кто-то посчитал нормальным фотографировать девушку в тяжелом психологическом состоянии. Для меня она выглядела словно напуганный ребенок – мой напуганный ребенок. Какой жестокий поступок. Я все еще думаю: а представляли ли эти люди хоть раз, что вместо Эми могло быть их дитя? Сомневаюсь.

Как и Эми, я опускалась на дно. Я стараюсь не вспоминать о самых трудных днях, но иногда я представляла, как Эми бездыханно лежит в комнате, в одиночестве, а кто-то выламывает дверь, чтобы поднять ее тело с пола. В те месяцы я постоянно представляла ее смерть, хотя и пыталась сопротивляться подобным мыслям. Я не узнавала свою дочь. Но иногда я замечала настоящую Эми и думала: «Давай, ты справишься с этим».

После публикации тех фото в бра со мной связался журналист с предложением написать открытое письмо Эми, которое опубликуют в News of the World. Я сказала, что подумаю, и обсудила вопрос с друзьями. Я редко советовалась с Тони. Неудивительно, что ему не хотелось втягиваться в драму, да он и не стал бы связываться со СМИ. Я чувствовала себя одиноко, принимая это решение.

Сначала я подумала, что не хочу писать письмо. Я была разбита, когда увидела наши семейные фото в таблоидах. Но в моем положении мне приходилось прощаться со многими дорогими сердцу вещами. Со временем я потеряла хватку, и виною этому был мой рассеянный склероз. Я лучше всех знаю, как много эта болезнь забрала у меня, и близкие это подтверждают.

В ту минуту я не знала, что правильно, а что нет. Справляться с зависимостью очень трудно, а меня вдобавок публично судили за каждое слово. Мне нужно было заботиться и об Алексе. Несмотря на все, я по-прежнему была его мамой и волновалась о том, как моя вовлеченность в жизнь Эми повлияет на него. После фото из Боу душевные метания усилились. Если есть возможность хоть как-то помочь Эми, должна ли я попробовать? Смогу ли я показать свое видение ситуации или сделаю только хуже?

В конце концов одно событие не оставило мне выбора. Вскоре мне вновь позвонили, чтобы сообщить, что мама Блейка Жоржетт пишет для Эми открытое письмо. Не хватало только, чтобы мама Блейка публично обращалась к моей дочери. Тот факт, что она вообще предложила это сделать (если, конечно, предложила), лишь подтверждал, что Жоржетт не знала ни меня, ни Эми, ни наших отношений. Ее письмо так и не опубликовали – вероятно, оно было лишь уловкой, с помощью которой меня пытались вынудить написать свое. И у них получилось.

Но я не писала письмо. Думаю, его создал журналист. Я лишь взглянула на текст перед его печатью в следующее воскресенье. Я обычно ни о чем не жалею, но то письмо ничего не изменило, а только добавило газете читателей. Надо было поверить своей интуиции. Письмо даже не было похоже на мое. И как бы мне ни хотелось вернуть Эми к себе домой, мое состояние не позволило бы – слишком много всего было в ее жизни. Ноша была слишком тяжелой. Тогда мне хотелось одного – чтобы Эми попросила о помощи. Вот текст письма, выпущенного NOTW: