Моя любимая Эми. История о том, как я дважды потеряла свою дочь

Вопреки мнению всей семьи, я считала, что Эми было грустно и скучно жить в Хэдли Вуд, и переживала по этому поводу. Эми славилась своей неспособностью удерживать внимание на чем-то одном, но склонность к скуке тоже была одной из особенностей ее характера. Эми никогда не сдерживалась в своих жестах – она могла снять с себя одежду и быть центром любой вечеринки, но она ненавидела оставаться наедине с собой. Жизнь вне Кэмдена лишь усилила это тягостное ощущение скуки. Она всегда старалась чем-то заниматься, и, хотя у нее было много гостей, мне казалось, что ей было страшно одиноко. Этим можно объяснить появление большого числа кошек в доме – прямо кошачий бум.

В детстве Эми любила нашу кошку Кэти, а в Джеффрис-Плейс у нее жили две кошки – Манки и Мелина. Алекс спас их, когда Эми уехала в тур, оставив своим питомцам один кусок размороженного мяса. В Провс-Плейс животных стало больше. Она даже прислала мне открытку на День матери, подписанную Эми, Алексом, Ривой и всем кошачьим семейством: Манки, Мелиной, Чопсом, Коджером, Ритой, Ширли, Гэри, Могги, Минти и Кола-Боттлом. В Хэдли Вуд их количество вышло из-под контроля. Сначала кошек было четыре, затем двенадцать, а под конец и вовсе шестнадцать штук. Вскоре дом стал опасным для здоровья. Хоть уборщица и приходила по несколько раз в неделю, коты умудрялись метить ковры и длинные шторы – аммиачный запах ударял в нос прямо с порога. Две кошки бирманской породы, Могги и Минти, живут у меня – Эми отдала их, когда я въехала в Поттерс Бар. Поверьте, дай им волю – они загадят все на своем пути.

Мои страхи оправдались. В гости к Эми ходили очень разные люди – иногда приличные, иногда не очень. Не знаю, кто именно навещал Эми в Хэдли Вуд, но иногда дом выглядел абсолютно ужасно. Пустые бутылки, пепельницы и бычки от сигарет, разбросанные по газонам заднего двора, где мы обычно жарили барбекю. Та же картина была на кухне и в гостиной. Эми всегда была немного неряхой, но это было что-то с чем-то. Кошачьи экскременты обнаруживались в самых неожиданных местах. Я наблюдала, как Эми окружает себя разрухой, и мне было больно – беспорядок отражал ее чувства.

В августе мы с Ричардом застали два неудачных понедельника – мы приезжали, пили чай с охранниками и ждали… просто ждали. Эми была на втором этаже, но отказывалась спускаться. Спала она или нет, мы не знаем, но намек был понятен. В такие дни мы не задерживались дольше чем на пару часов, а потом вставали и уезжали. Но я всегда покидала дом расстроенной, оттого что мне не удалось с ней пообщаться или хотя бы взглянуть на ее лицо.

Однажды произошла совершенно иная история. В то время из Майами прилетел Салаам Реми, и когда мы приехали, он работал с Эми над ее новым материалом. Я никогда прежде не видела, как Эми пишет песни, и была поражена. Ее блокноты были разбросаны по дивану, а она внимательно слушала советы Салаама и быстро что-то записывала. «Что ты хочешь сказать этим словом?» – спрашивал он, и Эми, подумав, переписывала предложение. «Может быть, лучше использовать это слово?» – мягко направлял он. Мы оставили их наедине. Я удивилась, как легко Эми поддавалась манере Салаама, и его способности помогать ей иначе взглянуть на свою креативность. Эми была поглощена моментом.

Я давно не видела, как Эми с энтузиазмом пишет тексты. Даже Митчелл, который был с ней в студии на Сент-Люсии в мае, сказал, что она, очевидно, не готова ничего создавать. Музыканты Эми не стали уезжать, в надежде поработать с ней над музыкой, Был случай, когда все решили, что пьяная Эми все же выскажет какую-то интересную идею. Майкл вспоминает, как толпа музыкантов и звукооператоров собралась в душной комнате, заставленной инструментами, в ожидании того, что же Эми предложит. «Не, – сказала она. – Не могу». И вышла вон.

Island Records, к их чести, не заставляли ее выпускать третий альбом, но Эми знала, что их терпение не безгранично. Живые выступления приносили большие деньги, однако тур не пошел бы на пользу ее душевному здоровью. Когда она сидела со мной в Гилдаун-авеню и писала музыку, это было ее опорой. То же самое произошло и в Нью-Йорке с Марком Ронсоном – Back To Black стал побочным продуктом ее депрессии. Сейчас я задаюсь вопросом: а хотела ли она вообще продолжать музыкальную карьеру? Думаю, поэзия ранила Эми – возможно, она не желала снова через это проходить.

Жизнь Эми оставалась непредсказуемой: одну неделю она не отходила от Салаама, а следующую все снова шло вспять. В начале сентября Эми была в приподнятом настроении. «Мам, мам, ты должна это услышать!» Она носилась по кухне со скоростью света. Вечно чем-то занятая, как в далеком детстве. «Поднимись наверх, мам, послушай кое-что». Я очень удивилась, ведь обычно Эми не показывала мне свои наработки.