Моя любимая страна

«Как я упал? Как я упал? — начинает плакать Гоша. — Я здание знаю, я не мог, я здание знаю!»

Из темноты вылетает зареванный Тема: «Гоша, Гоша! Это мой друг! Уйдите, я сам понесу!» Один из оперов оттаскивает парня, бьет кулаком в скулу, и тот давится криком.

— Будешь еще мяукать?

— Нет.

— Все понял?

— Да.

У скорой обнаруживаются мамы. Бросаются на Антона: «Это он, он держал моего сына! Загородил: никуда он с вами не пойдет, он никуда не пойдет, он мой друг. Ты сволочь! Где мой сын?»

— Ты, сука католическая… — начинает Антон.

— Я православная!

— Да какая ты на хуй православная?

Антону заламывают руки, кладут на капот, надевают наручники.

Мама объясняет любопытным прохожим: «Я ему: Миша, быром сюда. А там еще мелкая такая говорит мне: ты шлюха. Шалава малолетняя, убивать их…»

— Заявление писать будете? — уточняет опер. — На этого?

— Буду писать, буду.

Нас сажают в машину с Темой. Пацан держится гордо, улыбается дерзко: «Я папе расскажу. Папа вам устроит». Прапорщик за рулем бесится.

Затормозив перед отделением, вытаскивает из машины Тему и бьет в грудь. У мальчика подкашиваются колени: «Я не могу дышать».

Тему втаскивают в отделение, бросают на лавку. Он пытается подняться, мамы, оказавшиеся рядом, хватают его за руки: «Успокойся, успокойся». Мальчик дышит ртом, слезы брызгают из глаз.

— Вы все будете извиняться!

Прапорщик наклоняется над ним, улыбается — и вдруг хватает за воротник, прижимается лбом к плачущей голове:

— Ты, когда пугаешь, в глаза гляди, ублюдок. Смотри мне в глаза.

— Мой отец приедет… — начинает парень, задыхаясь.

Женщины зажимают ему рот ладонями:

— Ты мужчина. Молчи, терпи…

Прапорщик замечает мой внимательный взгляд, вытаскивает покурить.

— Прапорщик милиции Ананьев Женя. Ну, пишите на меня жалобу, чего. У меня пиздюк такой же. На него повлиять не могу, к сожалению. Если ему хоть что-то сказать, если с ними ласково, он на тебя смотрит как на говно. А так у него в голове хоть что-то отложится.

— Да до ста в год, — лениво говорит следак. — Как лето, мы каждый день там. Падают…

— Когда у тебя будут свои дети, когда ты их будешь бить, ты поймешь, — говорит Женя. — Ну, будешь на меня жалобу писать? Я к гражданке готовиться буду, пятнадцать лет отслужил. Такого вот пиздюка вытаскиваешь, а он не дышит.

* * *

Компания тусит на остановке — Мага собирается ехать в травмпункт, провожают. Выпивка, смех — школьники радуются, что снова ушли от милиции.

— Жив? Ну слава яйцам! — вопит Катя. — Второй чел за неделю в шахты! Кто следующий?

Йена, девушка Гоши, спокойна:

— Я никого не люблю. Но лучше бы это был Слэм. Он мне такой говорит: не проводи экскурсии, одной пидовкой в здании будет меньше. Лучше бы он упал… С крыши — и прямо на голову.

— Или лучше бы его в ментовку забрали, — возражает Катя.

— Точно.

— И под ЧОПом, и под ментами, и под нами — всегда эти малолетки падали, — говорит Мага. — Тут ничего не сделаешь. — Она тоже абсолютно спокойна.

— Шаман, будь завтра в двенадцать, — говорит Крысолов. — Мы сами попозже подойдем, а ты деньги с туристов собери.

— Хорошо.

Слэм носится кругами, вопит:

— У меня травма сейчас. Год еще — и заживет. Год еще, девчонки, и все. Уйду отсюда. Сенсей снова меня будет по снегу босиком гонять.

Через девять дней Слэм умирает, упав в шахту лифта с девятого этажа.

Москва не Россия

В Москву я переехала в 15 лет, в общежитие на улице Шверника. В моей комнате жили еще две девочки. Комната была очень грязной, с ободранными обоями и надписью ИДИ НА ХУЙ на потолке.

Первое время меня удивляло, что в метро можно кататься по эскалаторам сколько хочешь, иди и катайся. И денежку дополнительную не нужно платить.

Зарабатывала я няней. В очень дорогой квартире на Маяковской, самый центр, лепные статуи смотрят пустыми глазами с фасадов домов, где-то Патриарший пруд и квартира великого писателя Булгакова. Я шла и думала — ни хуя себе я иду.

Я научилась ходить по-московски. Это значило — очень быстро, до головокружения, не встречаясь взглядом с людьми. Болели ноги, росли икры.

Очень долго Москва была для меня пятачками земли у метро. Навигаторов тогда не было, и я смотрела карты в интернете и перерисовывала их от руки на листочки бумаги.

Пятачки были разные — в центре все время казалось, что я иду по музею. Гранитная плитка вместо асфальта ассоциировалась у меня с дорогим помещением, не улицей. В метро я трогала стены из камня, думала пустоту. Ближе к окраинам метро было обделано пластиком и дома были обычные, панельные или красного кирпича. Асфальт потресканный, я шла и представляла, что иду по родному Ярославлю.

Я нигде особо не была, и городов для меня было два — Москва и Ярославль. Москва, конечно, побогаче, но она же и столица.

Красный сладостный Кремль, хочется облизать. Плоская площадь вокруг. Мимо Кремля я иду учиться — на журфак МГУ.

Даже фонари здесь были не такие, как везде, — изогнутые, под старину.