Моя любимая страна

Я не задумывалась, откуда деньги на такие богатства. Я радовалась, что оказалась рядом — как в детстве радовалась, когда пришла в гости к главному редактору ярославской газеты, где я публиковалась. Мы смотрели «Индиану Джонса» по ПЛОСКОМУ телевизору, а потом мне подарили букетик цветов из сахара. Чудно и страшно пошевелиться. Не дай бог захочется в туалет.

Тогда в Москве были модны клубы. Мои одногруппницы ходили, я никогда. Один из клубов назывался — Рай. Там был Паша-фейсконтрольщик, он всегда знал, на ком что за сколько надето. Я верила, что это экстрасенсорное умение.

Что существуют юбки за $300 (три зарплаты моей мамы — кандидата наук), казалось мне удивительным, как розовый кит или слон, рисующий кистью. В мире много чудес. Я жила среди них.

В какой-то момент Москве показалось, что ей мало чудес. Нужно было еще. В Москве появились урбанисты. Урбанисты верили, что среду можно улучшать и жизнь улучшится следом. Они изгнали аттракционы из парка Горького и сделали его местом для гуляний. Реорганизовали музеи и музейные кафе, и туда стала ходить молодежь. Больше было не модно одеваться в юбки за $300 — юбка должна быть прямой и простой и стоить дешево, например $100 (зарплата моей мамы). Это называлось демократичность. Люди смотрели старые фильмы, носили цветные очки с широкой оправой, стриглись неровно. Москва подстраивалась под этих людей — у них были деньги или они работали на тех, у кого есть деньги. Москва меняла плитку, высаживала новые цветники, которые выглядели как дикие заросли, открывала культурные пространства. На зданиях наросла подсветка — белая, кремовая, фиолетовая, красная, и ночью улицы меняли форму, казались миражом. Появились специальные медиа и специальные журналисты — они учили москвичей жить, как будто бы вокруг Берлин.

Жизнь была слишком хороша, чтобы возражать ей.

Моя журналистская работа была вне Москвы. Я писала про жизнь вне Москвы. Когда я возвращалась, москвичи меня спрашивали — ну как там, за МКАДом? Страшно?

И они, и я делали вид, что это шутка.

За МКАДом было страшно. Голодно. Много насилия. Много чертовой лотереи — ты мог сесть, если не понравишься менту. Моя мама все еще стеснялась покупать фрукты — слишком дорого, зачем мне, покупать одежду в магазинах — на рынке тоже можно купить. Я приезжала и водила ее в кафе, и она красила губы перед кафе.

Шутка заключалась в том, что деньги на богатство Москвы шли из регионов. Это первое, что сделал Путин, — перестроил систему налогообложения так, чтобы регионы сдавали налоги в Москву — а Москва решала, сколько денег им вернуть. Возвращала, конечно, по минимуму. Плитка, фонари, культурные пространства стоят дорого. Плитку, по которой я шла на работу, покупала моя мама-учительница в Ярославле. Чем старше я становилась, тем меньше меня это смущало. У меня появился смартфон с программой вызова такси, я почти не спускалась в метро. Мне понравились юбки за $100. Я любила пространства и хотела выбрать квартиру так, чтоб доезжать до работы на велосипеде. Мне казалось, что, если я работаю так много и пишу про страшное, я имею право на приятную жизнь. Уж я-то имею.

Наверное, другие москвичи думали что-то такое и про себя. Стало модно быть социально ответственным — то есть быть подписанным на рекуррентные платежи благотворительным фондам. Цена стаканчика с кофе списывалась с карты раз в месяц и делала тебя хорошим человеком. Так москвичи откупались от большой страшной России, которая начиналась сразу за их домом, немножко повернуть.

Москвичи заметили, что я изменилась, и приняли меня в свой круг. Однажды, незадолго до войны с Украиной, меня позвали в гости. Маленький дом в центре на несколько квартир. Ужин готовила филиппинская домработница. На специальном столике стояло шампанское. Гости обсуждали новости. Путина называли царем — так говорят о любимом дедушке-ветеране со странностями. Превозносили олигархов как визионеров — они жертвуют на современное искусство, именно на хорошее современное искусство. Гости делились мнением о современном искусстве. Имена, имена, имена. Ты знаешь его? Я могу вас познакомить. Да не за что. Я ела молча. Я только что вернулась из Рязанской области, из деревни без дорог, где лесные пожары тушат ведрами. Было вкусно.

Мне кажется, я выучила главное правило Москвы. Ешь молча.

Молча лучше чувствуешь вкус.

Россияне говорят: Москва — не Россия, Россия — не Москва.

В Москве живет каждый десятый житель России.

Жизнь на обочине «Сапсана»

6 июня 2010 года

Пока «Сапсаны» летают мимо станции Чуприяновка, баба Рая пасет коз. Она это делает уже 45 лет — прямо на насыпи, поросшей травой. Три козы — все Белки, два козленка — Зайчишка и Зайчонок. Козы то и дело спускаются прямо к рельсам.

— Да ты не волнуйся, я ж не дура. Я знаю, что за коз на рельсах штраф бывает. Но не в огороде мне их пасти? Они тоже не мешки мяса, хоть и с рогами. Они ученые у меня уже, — говорит баба Рая.