Моя любимая свекровь

У похоронного бюро собрались десятки людей, все они знают меня по имени и говорят о том, как мы встречались в Сорренто или на вечеринке по случаю шестидесятилетия Тома, или на каком-то другом подобном мероприятии. Я киваю, улыбаюсь и спрашиваю об их семьях, но светская беседа болезненно ограниченна. Обычные, повседневные темы на таких мероприятиях не обсуждаются, их считают слишком тривиальными для данного случая, за исключением, как ни странно, погоды, которую свободно обсуждают на похоронах, в сущности это одна из немногих безопасных тем для обсуждения. «Солнце светит сегодня Диане». Или даже: «Небо плачет». (Но вот что интересно: солнце не светит и небо не плачет, сегодня просто тусклый серый день. Я лениво спрашиваю себя, говорит ли это что-то о моей свекрови.)

Нетти, как и следовало ожидать, на грани. Она, по крайней мере, приоделась, приехала не в трениках, а в кремовой тунике и коричневых кожаных бриджах, но выглядит она усталой и изможденной. Время от времени она заливается слезами, и мне хочется ее утешить. Но она даже не принимает поддержки от Патрика, который бесполезно стоит рядом, вежливо улыбаясь людям, которые выражают соболезнования.

Дети бегают за мной по пятам, скучающие и взволнованные, щиплют и толкают друг друга, но успокаиваются, когда я протягиваю им пригоршню липких мармеладных мишек из сумки. В зале прощаний я вижу типичных представителей верхушки среднего класса лет семидесяти, если не считать несколько лиц, достаточно редких в наших краях, чтобы предположить, что это беженки, с которыми работала Диана. Когда мы пробираемся к своим местам на передних скамьях, я замечаю Эймона. Никаких физических следов его вчерашней драки с Олли не видно, кроме, возможно, выражения легкого вызова на лице. Я бы удивилась, зачем он вообще пришел, если бы не знала, сколь большое значение он придает видимости хорошего тона. Джонс и Ахмед тоже здесь, что оборачивается для меня сюрпризом. Они в своих обычных черных костюмах, которые вполне пристали тем, кто в трауре, но что-то с головой выдает в них копов. Возможно, дело в том, что я чувствую их присутствие, как если бы по спине у меня ползли муравьи.

Служба медленная и скучная, в немалой степени из-за отсутствия гимнов. Олли произносит надгробную речь настолько искренне, насколько это возможно, то есть достаточно обобщенно. Уйма «я люблю тебя», уйма историй про то, как Диана занималась благотворительностью. Слушая, я невольно вспоминаю надгробную речь Олли на похоронах Тома. Тогда в зале не осталось ни одной пары сухих глаз. Сам Олли едва мог говорить от слез, и в результате я большую часть времени простояла у него за спиной, положив руку ему на плечо. Но сегодня ему не удается выжать даже затуманенный взгляд.

Я пытаюсь представить себе надгробную речь, которую я произнесла бы Диане, если бы мне дали эту роль. Я смотрю на ее фотографию в рамке на гробе. Подбородок вздернут, взгляд настороженный, губы изогнуты в едва заметной улыбке. Снимок настолько точно передает, какой Диана была при жизни, что я невольно испытываю… что-то. Трудно поверить, что я больше не увижу эту сдержанную улыбку. Также трудно поверить, что она покинула этот мир не на своих собственных условиях.

Меня охватывает трепет: поначалу слабый, он постепенно захватывает мое тело, прорывается как крик. Я осторожно подношу руку к губам, но из груди вырывается мучительно громкое рыдание. Дети с любопытством смотрят на меня. Даже Олли умолкает и хмурится. Я хочу собраться, но это как несущийся поезд. Я сгибаюсь пополам, поглощенная им. Сильнейшая эмоция. Полная, необъяснимая утрата.

Олли и Патрик несут гроб вместе с двумя друзьями Тома. Остальные два места (очевидно, требуется шесть носильщиков) предоставили персоналу похоронного бюро. Я думаю, что, возможно, эту роль следовало бы предложить нам с Нетти, но никто не спросил меня, поэтому я могу только предположить, что никто не спросил и Нетти. Итак, Диану выносят и водружают на катафалк, и мы вынуждены терпеть светскую беседу еще сорок пять минут, пока мои дети носятся по лужайке, словно на детском утреннике в саду. Харриет забралась на дерево и сидит на ветке бок о бок с другим ребенком, которого я видела на площадке, возможно, внуком одной из подруг Дианы. Подолы их платьев перепачканы грязью.

Люди начинают понемногу расходиться, большинство направляются в банкетный зал отеля «Полумесяц», где мы сегодня после полудня выставим бутерброды и напитки. Но несколько человек, которые не собираются в «Полумесяц», мешкают вокруг, чтобы выразить свои соболезнования. Соболезнование за соболезнованием, да еще без алкоголя – процесс, откровенно говоря, изнурительный. Судя по выражению лица Олли, мой муж тоже так думает, поэтому я говорю ему, что он может идти и оставить меня прощаться с последними гостями.

– А как же дети? – спрашивает он.

– Я займусь детьми. Иди.

В конце концов он все-таки уходит со старым другом Тома.