Моя любимая свекровь

И я получу второе заключение, и третье тоже. Мы пройдем через процесс и исчерпаем все возможности. Но в конце концов Том умрет – откуда-то я это знаю. Он не доживет до девяноста, он не доживет до семидесяти. Он умрет, а мне придется жить дальше.

– Когда мы вернемся домой, – отвечает Том, – я хочу лечь в постель.

Мы останавливаемся на красный свет, и я поворачиваюсь, чтобы получше его рассмотреть. Его глаза блестят, нижнее веко набрякло, вот-вот польются слезы.

– Ладно, – говорю я. – Ляжем в постель.

Слезы текут, когда я проезжаю перекресток. Я не вмешиваюсь, предоставляю ему самому пережить глубоко личное горе. Ему не нужно, чтобы я заверяла его, мол, все будет хорошо, когда мы оба знаем, что это не так. Вместо этого я крепко сжимаю его руку. Теперь моя роль ясна. Я буду сильной. У меня получится. Я сознаю свои слабости. Я не слишком теплый человек, я не слишком добрый человек. Но я могу быть сильной. Я могу позволить Тому уйти из жизни со знанием, что со мной все будет в порядке. Хотя бы это я могу ему дать.

Дома Том поднимается наверх. Я иду следом, но, пока он идет в спальню, говорю ему, что мне нужно быстро принять душ. В ванной я включаю душ, раздеваюсь, стою под струями воды и плачу. Я плачу, пока не перестаю понимать, где вода, а где слезы.

Я плачу, пока слезы не иссякают.

Когда я выхожу из душа, Том уже в постели. Сначала мне кажется, что он спит, но как только я забираюсь к нему, его глаза открываются.

– Как ты собираешься жить без меня? – говорит он.

Мы оба тихонько смеемся, пусть даже из уголка глаза Тома скатывается слеза.

– Никак, – отвечаю я, и он тянется ко мне, и мы больше не разговариваем.

1970 год

Когда Олли было четыре месяца, я устроилась на работу в кинотеатр «Стар» в Ярравилле. Для той местности «Стар» был верхом роскоши, а потому по субботам вечером бывал набит битком. Уникальной для кинотеатра была «детская зона», где расставляли рядком детские коляски с малышами и каждой присваивали номер. Если ребенок начинал плакать, его номер проецировали на экран, и мать приходила и забирала его. Олли был одним из таких детей. Я принесла его в корзине, так как у меня не было коляски, и если он плакал, что случалось редко, кто-нибудь приходил и находил меня в буфете.

Как и предсказывала Мередит, я сообразила, как найти работу и одновременно присматривать за Олли. Я сама удивилась, насколько приятно было почувствовать, что я на такое способна. Я еще не встала окончательно на ноги, я не платила за жилье Мередит, и я все еще спала в ее сарае, но я начала вносить свой вклад в оплату счетов и еды. Для начала я работала по вторникам и субботам. По вторникам было многолюдно, а по субботам все места были заняты. Я сновала между билетной кассой и буфетом, пока фойе заполнялось зрителями. Я и раньше бывала в «Стар», но в качестве зрительницы, а работать там – совсем другое дело. Это мне гораздо больше нравилось. Я словно была за кулисами шоу или имела пропуск за сцену на концерт. Время от времени я видела знакомых, но они меня не замечали. Я существовал в другом для них мире. Иногда они смотрели прямо на меня, но все равно не видели.

Я носилась по оживленному театру, светом фонарика указывала, куда кому садиться, приносила попкорн. Как только все оказывались в зале, я часто ходила в детскую комнату и смотрела на череду детей в колясках. Глядя на них, трудно было не думать о детях девочек из Орчард-хауса. Их тоже, наверное, выкладывали в ряд, например, в больничной палате, пока кто-нибудь не заберет их домой. Ни одна из девушек не верила, что у нее есть выбор. Жаль, что я не могу вернуться и сказать им, как они ошибаются.

Во время фильма, если я слышала детский плач, я несколько минут пыталась успокоить малыша и только потом относила номер в проекторную, чтобы его высветили на экране. В девяти случаях из десяти мне удавалось. Олли всегда спал, даже тогда он был моим простым, всем довольным мальчиком.

Однажды вечером, когда я присматривала за детьми, минут через двадцать после начала фильма из кинозала вышел молодой человек. Я бросилась к киоску, к которому он явно направлялся.

– Только попкорн, пожалуйста, – сказал он.

– Маленький, средний или большой?

Молодой человек моргнул, глядя мне прямо в лицо. Я не сразу узнала в нем Тома Гудвина, водопроводчика, который пару раз бывал в доме моих родителей. По словам моего отца, он был хорошим работником.

Никто не назвал бы его красивым, но у него были ясные голубые глаза, хорошая стрижка и замечательная улыбка. Роста он был невысокого и даже не попытался скрыть, как заинтригован, что застал меня за прилавком в киоске в Ярравилле.

– Я тебя знаю, – сказал он.

– И я тебя знаю. – Я улыбнулась. – Том, верно?

Он склонил голову набок. Я прямо-таки видела, как у него в голове крутятся шестеренки.

– Что ты здесь делаешь?

– А на что это похоже?

– Я давненько тебя не видел, – сказал он наконец.