Моя любимая жертва

Евлампий Бесподобный Моя любимая жертва

Часть первая

Пролог

За окном уже который вечер подряд льёт дождь.

Скука, серость и полная апатия ко всему окружающему. Как и к размазанной водой по стеклу картинке за окном, куда совершенно не хочется смотреть.

Хотя, другого выбора у меня всё равно не оставалось. Если только не включить лэптоп и не запустить в стотысячный раз тщательно отобранные и смонтированные собственноручно любительские видеоролики. Точнее, так называемый компромат на самого себя. Несколько десятков многочасовых записей, чей общий хронометраж можно было отмерять неделями. И даже их беспощадный монтаж не укорачивал им жизни ни на йоту. Потому что их можно просматривать до бесконечности. Снова и снова, гоняя безостановочно по заезженному кругу. Пока физическое возбуждение не достигнет своего критического предела, и ты банально не кончишь, как какой-нибудь вечно озабоченный подросток, даже ни разу не притронувшись к себе за всё это время.

Сколько уже прошло дней после того, как я её отпустил?

И разве дней? Не месяцев? И какого хера я опять ищу повод, чтобы включить это грёбаное кино, пересматривая его по миллионному разу едва не до рвоты. Может, действительно пытаюсь довести себя до подобного состояния, лишь бы уже больше не тянуло? Чтобы одно лишь напоминание об этом вызывало моментальную тошноту с чувством раздражающего отторжения?

Единственная проблема – ни черта не выходит. Я снова включаю этот долбанный ноут, снова лезу в нужную мне папку с длинным списком созданных там подпапок, и выбираю нужную, без названия, но с особой пометкой, в которой, среди десятков видеофайлов выбираю лучший, по моему мнению, фильм. Хотя и не начинаю просматривать его с самых первых минут. Прокручиваю бегунок на видеоплейере до определённого момента. Потом до следующего и ещё до одного. Затем жму паузу – на тех кадрах, где ты смотришь в моё отражение. Вернее, в наше общее. При этом совершенно не догадываясь об установленном в зеркальной раме маленьком объективе скрытой видеокамеры. Прямо сейчас, на этих самых кадрах, ты задыхаешься от криков, а я удерживаю тебя со спины, за горло и рёбра, сжав второй ладонью покрасневшее от моих предыдущих ударов-шлепоков полушарие груди.

Снова запускаю запись, и ты выгибаешься, закатывая глаза и протяжно завывая, с надрывным всхлипом… Блядь…

Член пульсирует. Налитая кровью залупа упирается в ткань трусов и домашних брюк, вызывая далеко неприятную боль. Но я терплю. К тому же, я редко когда высвобождаю член из штанов, в течение всего того времени пока просматриваю эти ролики. Жду, когда боль станет нестерпимой вместе с перевозбуждением. Довожу себя практически до полуобморочного состояния, на грани спейса. На грани извращённой эйфории, пока в голове и в сознании не останется ничего, кроме сплошного горячего воздуха или кипятка. Жаль не настоящего, не способного сварить мне мозги или же выжечь нахрен всю мою долбанную сущность.

О, нет! Меня совершенно не тянет к суициду. Хотя, по идее, вроде бы и должно. А может, я банально не способен распознать данного порыва? Может оно включается на чисто подсознательном рефлексе, на грани спящих инстинктов? И просыпается лишь в подобные минуты, пока нарастающее возбуждение не превратиться в откровенную пытку, а я ни черта при этом не делаю, чтобы как-то её прекратить и остановить.

Вот и сейчас, к слову, тоже, когда я выбираю очередную, практически уже заученную мною наизусть «сценку», где заставляю тебя встать перед собой на колени со связанными за спиной руками и взять в рот мой эрегированный член. Не самые приятные для эстетического просмотра эпизоды. Но я всё равно продолжаю смотреть. До тех пор, пока перед глазами не зарябит и не пойдёт пульсирующими пятнами изображение, местами сливаясь или же искажаясь до неразборчивых форм. Пока горло не сдавит лёгким удушьем, и я не потянусь на чистом импульсе-рефлексе куда-то в сторону. Не встану с дивана и не пройдусь босиком по холодному полу к панорамному окну и выходу на открытую лоджию.

Очнусь только тогда, когда до контуженного и накаченного чёрной эйфорией сознания доберётся осенний холод с хлещущей по лицу водой. И когда увижу, а потом и пойму, где стою – на широких перилах мраморной балюстрады, под которой с высоты птичьего полёта разверзлась бескрайняя панорама ночного города, усеянного мерцающими и размытыми дождём огоньками.