Моя Марусечка

У Маруси отлегло от сердца. В первый момент, когда мать так панибратски обратилась к гостье, она вздрогнула, конечно, – мало ли что… Хорошо хоть мать не совсем уж в панибратство ударилась да к «Анночке» догадалась «Васильевну» пристроить.

– Тогда пойдем в дом! У меня как раз и тесто приспело, сейчас калач на поду испеку, – торопливо начала подниматься на крыльцо мать.

– А как это – на поду? – заинтересованно переспросила Анночка Васильевна, поднимаясь за ней.

– Ну, я гляжу, ты совсем неграмотная! – обернулась к ней мать. – Городская, что ль?

– Ага. Городская.

– Ну что ж, понятно…

Парное молоко их гостья никак не прокомментировала. Сделала несколько глотков из большой кружки, прислушалась к себе задумчиво. Да и то, не всякий человек парное молоко пить может. Вкус у него особенный. А потом начала наблюдать, как весело управляются по кухне хозяйки, как ловко мать вытянула тесто, трижды свернула в крепких руках, как фокусник, и кинула готовый калач на под, предварительно согнав на загнетку угли. Вскоре пошел по избе теплый и сытный хлебный дух, и запахло немного жженой корочкой – Маруся и сама страсть любила эту хрусткую горячую корочку, особенно с молоком…

– Ты шибко-то не наедайся, Анночка Васильна! Оставь место для ужина! А то потом париться тяжело будет! – заботливо предостерегла Надежда новую знакомую.

– А что, еще и ужин будет? – с набитым ртом переспросила разомлевшая Анна Васильевна. – Ничего себе… А я думала, хлеба горячего с молоком поедим, и всё.

– Ну, чего уж ты нас с Маруськой не уважаешь так! Мы гостей любим. Правда, Маруська? Сейчас вот вы с ней попаритесь от души, а я пока на стол соберу.

Баня истопилась моментом. У них была очень хорошая баня, справная – дед в свое время постарался. Переодетая в чистый Марусин халатик, Анна Васильевна выглядела совсем уже не грозной, и даже не городской. И слушалась Марусю беспрекословно и с удовольствием. Забралась на верхний полок, смотрела оттуда с ласковым уважением на то, как Маруся суетится, запаривая веник, как поддает квасом для первого ароматного парку.

– Какая ты вся гладкая, Марусь… Беленькая, крепенькая! Прелесть просто! И полнота тебя нисколько не портит! А я вот все худею, худею… Зачем, спрашивается? – грустно похлопала она себя по жидким ляжкам. – Скоро полтинник стукнет, а все худею…

– Сколько? Полтинник? Да вы что… – удивленно подняла на нее глаза Маруся. – Никогда бы не подумала.

– Так стараемся, чего ж! Все по салонам да по массажам деньги разбрасываю! А так подумать, положа руку на сердце, и впрямь – зачем?

– Ой, да как это – зачем? Да у вас фигурка – как из журнала!

– Ну да. Как из журнала. Только кто его читать станет, тот журнал. Некому читать-то.

– Ой, да прямо… – простецки махнула на нее рукой Маруся. – Скажете тоже…

– Ну да. Скажу. Ни мужа у меня, ни детей. Одна только работа всю жизнь. Все карьеру торопилась делать, знаешь ли. Дура была. Карьеру вот сделала, а толку нету. Ой, ой, горячо! – завопила она вдруг, пытаясь защититься руками от идущей в ее сторону волны горячего пара. – Ты что делаешь, Марусь! Я же сварюсь так!

– Ничего. Не сваритесь. Так надо. Терпите. Сейчас еще поддам, и парить вас буду.

В дом Анночка Васильевна вернулась совсем разомлевшая. Бухнулась на стул, вытянула ноги, выдохнула сладко:

– О-о-о-о… Как будто все у меня внутри переместилось, на новое место встало.

– Ну так и хорошо, что встало! Значит, все на пользу пошло! – хохотнула весело Марусина мать. – Давайте-ка, девки, к столу. После баньки обязательно полагается рюмочку пропустить. Ты шаньгой, шаньгой лучше закусывай! – торопливо подсказала она гостье, когда та зашлась от крепкого глотка первача и начала отчаянно рыскать глазами по столу, заставленному тарелками. – Надо обязательно горяченьким закусить!

– Ой, а что это было такое крепкое, я не поняла. Виски, что ли?

– Да сама ты виска. Самогонка это! Чистая, как слеза! Погляди!

– А-а-а… Самогонка… – моргнула осоловело гостья, откусывая порядочный кусок картофельной шаньги. – Ой, а булочка какая вкусная. А это что, омлетик такой, да? Какой странный, жиденький.

– Ну, попробуй… – хитро улыбнулась Надежда, подставляя ей поближе тарелку с желтоватым, слегка дрожащим, как холодец, продуктом.

– Ой. Нет, не омлетик. Какой вкус странный… А что это такое, интересно?

– Так это молозиво.

– Что?!

– Ну, молозиво. Молоко такое. Самое первое, только для родившегося теленка. Оно густое всегда, жирное, а когда застывает, как холодец становится. На этот, как его… На модный жидкий сыр похожее.

– Ну да, похожее… – торопливо отодвинула от себя тарелку Анночка Васильевна и слегка содрогнулась.

– А ты что, моргуешь?

– Что? Как это – моргуешь?

– Ну, брезгуешь, значит.

– Нет, я не брезгую. То есть не моргую. Просто непривычно…

– Так зато полезно! Аксинья вчера как раз отелилась, вот я и взяла у нее немного молозива. Как знала, что гости будут!

– А Аксинья, это…

– А это корова наша. Аксиньей зовут. У нас их две вообще-то. Аксинья и Дуняшка.

– Хм, имена какие странные. Прямо Шолохов, «Тихий Дон»… Может, и Наташка тоже есть?