Моя мать Марлен Дитрих. Том 1

Сегодня в школе я получила «неуд», потому что меня пощекотали, и я засмеялась. Мутти, конечно, прочла мне нотацию про «друзей» Но что я могу поделать, если у меня нет друзей среди девочек? Сегодня я попробовала подружиться с Анной Марией Рихтер на сочинении, но она такая глупая, и ей уже тринадцать. Попробуй заведи подружек в классе, если тебя сажают только с евреями. Мутти говорит, что я должна попроситься сидеть одна… Я уже жду всяких гадостей от детей летом в Брауншвейге — остается только надеяться, что они окажутся хорошими. Сейчас мне надо взять себя как следует в руки. Сегодня Штефи Берлинер сорвала с меня шапку, по крайней мере, шесть раз. Ух, я и разозлилась! Теперь у меня четыре «неуда» и четыре замечания, одно по прилежанию, одно по манерам, одно по опрятности и четыре замечания по поведению! Ужасный ребенок!

Я должна идти спать. Зуб болит.

Адье

Лина подумывала, как бы изменить себе имя. Пока учительница стояла к ней спиной, она на последних страничках тетрадки набрасывала разные варианты. Мари Магдалин — красиво, когда убраны последние буквы. Папино имя, Луис, писалось на французский манер, почему бы и ей не писаться тоже по-французски? Но поскольку всех горничных зовут Мари, вероятно, ее нарочно назвали Мария, с «я» на конце. Своим прекрасным, отработанным почерком она выписала свое полное имя. Сколько же времени это заняло! Она попыталась его сократить: Марилина, Марлина — уже лучше. Может быть, теперь подставить вместо последнего «а» немое французское «е»: Marlene? По-французски это будет звучать Марлен. Она написала еще раз: МАРЛЕН — МАРЛЕН ДИТРИХ. Да! Вот это ей в самую пору. Это то, что надо! Она прописала имя еще несколько раз и закрыла голубую тетрадку, очень довольная собой. В возрасте тринадцати лет она придумала себе имя МАРЛЕН.

1 февраля 1914

Вчера у меня была Отти Рауш. Я думаю, она станет моей подругой. В школе, может быть, будут смеяться. Сегодня я была в настоящем кино. Шикарно!

Гуд бай, милый Ред,

Лини

От Уральских гор до пышно-зеленых холмов Ирландии все и каждый чувствовали особое волшебство лета 1914 года. Пора была поистине золотая, редкостная. Вакации все проводили на морском берегу и на горных курортах. В берлинских уличных кафе не переводилась публика, млевшая под мягким солнцем за стаканчиком прохладного рейнского вина и ледяного лимонада. В парках цвели акации, дети в белых матросках гоняли деревянные обручи, длинные синие ленты на их соломенных шляпах развевались по ветру. В знаменитых садах берлинского зоопарка английские няни устраивали парад своих отороченных кружевом питомцев в колясках на высоких колесах. Дамы с зонтиками и в узорном муслине прогуливали маленьких собачек. Молодые люди катали хорошеньких девушек на лодках по спокойным водам реки Шпрее и верили, что их ожидает блестящее будущее, неизменно красивая жизнь.

В городке под названием Сараево, на границе между Сербией и Австро-Венгерской империей, австрийский крон-принц Франц Фердинанд, завершая официальный визит, подсадил свою жену, Софию, в открытый автомобиль, сел рядом и приказал кортежу трогаться. Заиграл оркестр. Королевская машина медленно двигалась по нарядной улице. Стайка белых голубей кружила в ясном синем небе, как хлопья нечаянного снега.

Вдруг на мостовой метнулась чья-то тень. Некто вскочил на подножку двигающейся машины и выстрелил два раза.

История отметит, что в одиннадцать пятнадцать, прекрасным летним утром 28 июня 1914 года, одним-единым актом политического убийства целое поколение молодых людей было обречено на смерть.

Пока народы Европы еще по инерции наслаждались летним отдыхом, правительства уже решали их судьбу.