Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

— Папа Джо, а что будет, если начнется война? Пусть все едут со мной в Голливуд! Как я оставлю их здесь? Ты — посол в Англии, тебе ли не знать, что спятивший Чемберлен и красавчик Иден не смогут остановить Гитлера. Что тогда? Не могу же я уехать на съемки глупого фильма, когда здесь всякое может случиться!

Кеннеди обещал: если он поймет, что война неизбежна, и эвакуирует свою семью в безопасное место в Англии, он готов предоставить такое же убежище и ее семье.

Отец занимался отправкой багажа и другими делами, связанными с отъездом Дитрих; мать, Тами и я укладывали ее вещи. Перед отъездом в Париж мать вложила мою руку в руку Ремарка.

— Мой единственный, я вручаю тебе своего ребенка. Будь ей защитой и опорой — ради меня! Папи, — бросила она через плечо, — не забудь позвонить в «Парамаунт». Им придется отпустить Нелли. Мне в «Юниверсл» нужен свой мастер. — И она села в поджидавший ее лимузин.

Между встречами с костюмерами, флиртом с Пастернаком, обсуждением песен с композитором, работавшим с ней в «Голубом ангеле», Фредериком Холландером и Фрэнком Лоссером, милым, по ее словам, человеком и «молодым, но талантливым лирическим поэтом», мать постоянно звонила нам.

Вера Уэст, конечно, не Трэвис, но это не столь важно. В конце концов Дитрих сама придумывает себе костюмы. Так платье для танцевального зала имеет покрой «ночной рубашки», любимой модели Трэвиса, но с ее новым «встреченным изнутри» бюстгальтером, чтобы она могла свободно в нем двигаться. Это платье и будет «визитной карточкой» фильма. Чулки из нового материала нейлона просто прелесть. В них можно проходить весь день, и петли не спускаются! Ее героиню зовут Франци (француженка), чтобы объяснить акцент Дитрих, весьма далекий от выговора американки с Запада. Они с Нелли работают над париком «шлюхи из притона» — фальшивые локоны-«бутылочки», «как у Шерли Темпл, только сексуальнее», объясняла Дитрих. Режиссер-постановщик Джордж Маршалл — милый, Пастернак — хитрый, как все венгры, но тоже милый. Ее артистическая уборная — целый дом. «Да, настоящий маленький дом, совсем не похожий на наши чуланы в «Парамаунте», а Джимми Стюарт вовсе не «занудный ковбой», а «очень милый человек». Дитрих была неистощима на похвалы, и поскольку ее окружали только «милые люди», я поняла, что она — хозяйка положения, и гадала, кто из милых ей милее всех.

Гитлер и Сталин подписали пакт о ненападении, и Кеннеди уехали раньше всех. Свершилось то, чего все ждали, хоть и молились, чтобы пронесло. Вспышкой огня по отелю пронеслась весть:

— Уезжайте, покидайте Францию, и быстрее!

По ту сторону океана мать пустила в ход все свои могущественные связи и забронировала нам билеты на пароход «Куин Мэри», отплывавший из Шербура 2 сентября 1939 года. Мы уехали из Антиба на двух машинах. Впереди — Ремарк и я на его великолепной «лянче», а следом за нами, стараясь не отставать, мой отец, Тами, Тедди и наш багаж на «паккарде» Никто не говорил: «Немцы в часе езды отсюда», но именно поэтому мы так спешно эвакуировались. Останавливались только для заправки, но вскоре движение на дороге застопорилось из-за длинных колонн мобилизованных на войну мулов и лошадей.

Кот, запомни все, что видишь, сказал Ремарк, — пусть это навсегда врежется тебе в память! Чувство отчаяния, гнев французских фермеров, безнадежность на их лицах, размытые в сгущающихся сумерках краски. Черных мулов гонят на войну, мулов и лошадей против вермахта и люфтваффе.

Когда мы ехали по сельской Франции, нас преследовало чувство, что Франция уже потерпела поражение в еще не начавшейся войне. Ни патриотического энтузиазма граждан вступить в армию, ни людей с гордо поднятыми головами, поющих «Марсельезу». И фермеры с мулами шли не на войну — они еле тащились по дороге, будто знали, что впереди их ждет поражение, и часто останавливались — посидеть на обочине, усталые и удрученные.

— Бони, они уже знают, что проиграют войну?

— Да. Они старые и помнят прошлую войну. Вглядись в их лица, Кот. Война — не гимн славы, а плач матерей.

Я, молоденькая девчонка, наблюдала, как начинается новая война, вместе с человеком, видевшим старую, запечатлевшим ее ужасы в книгах, которые читает весь мир. Мне предстояло стать живым свидетелем, я чувствовала, что для меня большая честь находиться в такую пору рядом с Ремарком.