Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

Как-то я провела уик-энд в каньоне, в лесной хижине Генри Миллера, где собрались его поклонники и ученики. Один из его «тропиков» здорово шокировал читающую публику, и молоденькие девушки кидались ему на шею с самозабвением бунтовщиц. Он принимал такую пламенную жертвенную любовь, как должное, и сам выбирал понравившихся девушек, не считаясь с их, порой весьма нежным, возрастом. Я с ним не спала. Учитывая мое обычное, затуманенное алкоголем состояние, это было замечательное достижение. Все остальные — спали. Миллер любил собирать многочисленные компании, способные оценить его сексуальную мощь. Потом, вместо того, чтобы закурить сигарету, он читал отрывки из своей запрещенной цензурой книги, будто произносил Нагорную Проповедь.

Пошла на войну

В Нью-Йорке у матери начались репетиции. Ее труппа состояла из аккордеониста, вокалиста, эстрадной артистки комедийного жанра, ставшей впоследствии ее прислугой и компаньонкой, и молодого, подающего надежды комика, выступающего в роли конферансье, эстрадного артиста и просто «мастера на все руки» Ластфогель знал свое дело. Дэнни Томас идеально подходил для Дитрих. Наделенный незамысловатым чисто американским юмором, он очень умело управлял большими, подчас очень шумными сборищами. Его молодость и почтительное отношение тут же снискали ему симпатию моей матери. Она слушалась Дэнни, делала все, как он говорил, и получала бесценные уроки мастера. Он научил ее ритму американского юмора, не слишком отличавшегося от родного ей берлинского, но более жесткого, неторопливого, менее сардонического. Репетировались номера, создавалось общее шоу. Благодаря искусству Дэнни, труппа Дитрих превратилась в единый слаженный, очень эффектный коллектив.

Между репетициями мать занималась своей военной формой. Они с Ирен заранее смоделировали узкое платье из золотых блесток — ее подлинную форму военных лет, которая позже стала основой ее сценических костюмов. Теперь на Пятой авеню у Сакса она сшила себе официальную форму — не ту армейскую, летную, парашютную, в которой ее фотографировали уже через два месяца, в которой она и запечатлелась навеки в людской памяти, а строгую гражданскую форму ОСО — Объединенной службы культурно-бытового обслуживания войск. Это было нечто среднее между формой Красного Креста времен первой мировой войны и формой первых стюардесс. Грубоватая, но удобная для поездок в джипах и выполнения работы. Оказавшись за океаном, мать тут же от нее избавилась, обзавелась «настоящей» военной формой, сохранив лишь нарукавный знак своей организации. Впоследствии она и его заменила нарукавным знаком своей любимой 82-ой воздушно-десантной дивизии. Все стремились победно закончить войну, и никому не пришло в голову карать блестящую кинозвезду за то, что она отвергла форму своей гражданской организации. К тому же Дитрих так эффектно смотрелась в военной форме, что вскоре эйзенхауэровские куртки со множеством ремешков и нарукавных нашивок, мужские брюки, солдатские башмаки и каски по праву стали ее традиционным костюмом тех дней.

Это была лучшая из сыгранных ею ролей, самая любимая, та, что принесла ей наибольший успех. Дитрих пожинала лавры: за свое геройство, за храбрость она удостоилась медалей, похвал, уважения, почитания. Сквозь неисчислимые ряды призванных на войну она пробилась к пятизвездочным генералам, овеянная славой истинной «героини», и получила награды. По ее собственному признанию, она никогда не чувствовала себя такой счастливой, как в армии. В ней жил прусский дух, ее немецкая душа приняла трагедию войны со всей ее мрачной сентиментальностью: в Дитрих совмещалось несовместимое.

У того, кто слушал рассказы Дитрих о ее фронтовых концертах, складывалось впечатление, что она действительно провела в армии, в Европе, по крайней мере, четыре года и все время — на передовой, под постоянным огнем, с опасностью для жизни, или, что еще хуже — с опасностью попасть в плен к мстительным нацистам. Каждый слушавший ее был в этом убежден: ведь она сама убедила себя, что все обстояло именно так. В действительности же, со всеми приездами и отъездами, Дитрих была в Европе с апреля 1944 по июль 1945 года, а между концертами она прилетала в Нью-Йорк, в Голливуд, а потом жила либо в Париже, либо в штаб-квартире своего любимого генерала в Берлине. Это ничуть не приуменьшает похвального гражданского вклада Дитрих в дело Победы, а лишь позволяет увидеть все в истинном свете. Она и вправду была бесстрашной, героической, преданной делу женщиной. Но такими же качествами обладали многие женщины, военнослужащие и эстрадные артистки, но их не наградили орденом Почетного Легиона всех трех степеней и медалями Свободы. Дитрих намного лучше их сыграла роль храброго солдата, а ее слава и красота привлекли к ней внимание.