Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

— О, он великолепен! Настоящий солдат! Высокий, сильный! Могущественный! Лидер! Он посмотрел на меня и спросил, не дрогну ли я перед лицом опасности. Выдержите ли, спрашивает, хватит ли храбрости? Конечно, отвечаю, я готова сделать все, что пожелаете для ваших ребят. А боюсь лишь попасть в плен к нацистам: кто знает, что они со мной сделают? Когда я рассказала ему про свои опасения, знаешь, что он мне ответил? «Они вас в расход не пустят. Попади вы к ним в плен, они скорей всего используют вас для пропаганды, принудят сделать радиопередачи вроде тех, что вы делаете для нас». Потом вытащил из кармана своей ветровки маленький пистолет и говорит: «Возьмите. Застрелите несколько негодяев перед сдачей в плен». О, он замечательный!

Теперь у Дитрих была нужная ей война. Труппу расквартировали во Франции, в городке, который она называла в письмах «жена Синатры». Из штаб-квартиры в Нанси труппа вылетала в разные прифронтовые части, давала представление и до ночи возвращалась.

С этого времени часто повторявшиеся фронтовые истории моей матери приобретают форму сценария фильма.

— В тот день, когда мы давали концерт в старом амбаре, холод пронизывал до костей холод, мрак и совсем рядом — канонада близкого боя. Я стояла в своем золотом узком платье, освещенная лишь фонариками ребят, направленными на меня…

И по мере того, как она вызывает в своем воображении эти события, ты уже в ее руках, пленник ее воспоминаний.

Дитрих стоит, как маяк. Блестки на ее золотом платье отражают лучи направленных на нее фонариков. Отзвуки канонады перемежаются с мелодиями одинокой гитары, как ритмы ада. Она тихо поет, ласково обнимая самодельный микрофон. Для уставших от войны мужчин Марлен — воплощение полузабытой мечты о всех любимых женщинах. Снаряд разрывается где-то совсем близко. Стонут старые балки и перекрытия, в лучиках огня — столбы пыли. Часто повторяющийся звук застегиваемых молний, как стрекот сверчка из солнечного края, заблудившегося здесь. Она поет песни из «Ребят из задней комнаты», и юные лица улыбаются. «Я ничего не могу дать тебе, кроме любви». Дома их, возможно, ждет мать и яблочный пирог, но сейчас, здесь, их обуревает только одно желание.

— На выход!

Срывающаяся на крик команда выдает страх. Звучат проклятия, парни должны вернуться к страшной реальности, покинуть ее золотую ауру.

— До встречи, Марлен!

— Береги себя, слышишь!

— Эй, крошка, адью!

— Прощай, конфетка!

И они уходят — нести смерть или встретить ее.

Голос матери звучит все глуше, она вздыхает:

— Я стояла там, замерзшая, всеми брошенная, и смотрела, как они уходят… Порой… — голос матери чуть оживляется в предвкушении более светлых воспоминаний, — мы давали концерты далеко за линией фронта, бывало, все холмы усеяны людьми. Куда ни глянь — море молодых лиц, сотни лиц. Я стою на маленькой сцене далеко внизу, и их одобрительный свист летит ко мне, как юношеский поцелуй, и кажется, что война далеко-далеко.

И это продолжалось изо дня в день, одна сцена лучше другой.

Дитрих была по-прежнему приписана к Третьей армии генерала Паттона. Он намекнул ей, что не намерен сдерживать наступление ради русских: его работа — бить немцев, а не играть в политические игры Рузвельта-Сталина. Конечно, Дитрих любила этого дерзкого солдата — его браваду, его самонадеянность военного и поддерживала все, что он считал своим долгом. Он, в свой черед, наслаждался ее бесконечной преданностью и удерживал возле себя, сколько мог, пока разные назначения не разлучили их в декабре 1944 года.

По словам Дитрих, она находилась в Арденнах, в Бастони, когда немцы окружили американские войска, к которым она была приписана, среди них — 101-ую воздушно-десантную дивизию под командованием генерала Маколиффа. Она знала, что находится в немецком окружении. Все это знали. Дитрих предполагала, что попадет в плен, и гадала, что с ней будет. Она ждала. Что сталось с ее труппой — легенда Дитрих и запретная тема. Она никогда не говорила и якобы не знала, что один из генералов танковой армии, взявшей их в окружение, генерал Сепп Дитрих, вероятно, приходился ей кузеном. Не знала она и, что генерал Лютвиц, предложивший американцам сдаться, получил знаменитый ответ генерала Маколиффа: «Что я — спятил?» Это выражение не поддавалось переводу на немецкий, и переводчики совещались часа два, прежде чем передали нацистскому генералу смысл ответа Маколиффа. Немец недоумевал. Но американские войска поняли своего генерала, и это стремительно подняло их боевой дух, придало им храбрости перед лицом опасности, которую они еще совсем недавно расценивали как непреодолимую.

А теперь обратимся к моему любимому дитриховскому рассказу о войне.