Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

Я плыла по течению. Из кетчупа, разбавленного горячей водой, получался отличный суп, а деньги я приберегала для более существенного питания — бурбона, кукурузного виски. Вспоминаю время забвения в Сан-Франциско. Как я туда попала и зачем? Время проходило в барах и клубах для трансвеститов. Деньги на выпивку зарабатывала, выполняя разную работу. Из костюмерши, прошедшей выучку у Дитрих, получилась отличная служанка для некоего господина, воплотившегося в женщину под именем Софи Такер. Его звали Уолтер. Он пользовался законной и заслуженной славой. Свои многочисленные роскошные платья он хранил, как музейные экспонаты, в хорошо проветриваемых, отделанных кедром встроенных шкафах, а огромную коллекцию дамских аксессуаров — в каталогизированных архивных коробках. Уолтер позволял мне спать у него в будуаре, кормил меня, беспокоился обо мне, защищал меня своим покровительством и, вероятно, избавлял от многих неприятностей. Вот почему я и запомнила навсегда эту лысую, в рубенсовском стиле пышно разодетую королеву трансвеститов, взявшую на себя заботу обо мне.

После концертов в Северной Африке труппу Дитрих перебросили в Италию и приписали к техасской дивизии. Мать присылала снимки: Дитрих в форме цвета хаки, рукава закатаны, умывается из перевернутой каски; на обороте надпись: «Возлюбленной Американской армии. Лихой Джи-Ай, штаб-квартира 34-й пехотной дивизии, Италия 1944». Дитрих смеется: солдатская дочь обрела «дом» За этим снимком последовали другие. Вот Дитрих стоит с котелком в очереди к полевой кухне. Кто бы ни подошел и ни спросил: «Можно с вами сфотографироваться, Марлен?», она тут же клала парню руку на плечо и улыбалась его родителям в отчем доме. Солдаты получали от нее все, что просили. Если парень должен был идти в бой, а она могла осчастливить его напоследок, так почему бы и нет? Дитрих почитала поддержание боевого духа войск своей первейшей священной обязанностью. Бравый солдат идет в бой в приподнятом настроении, потому что последние часы он провел в объятиях прекрасной женщины — вот одна из самых романтических фантазий моей матери. А теперь она могла вдохновлять всю Пятую армию! Один любитель виски с содовой из Айовы называл ее «цыпленком» и был обласкан; для долговязого парня из Миссури она символизировала «праздничный пирог»; нахальный мальчишка из Чикаго звал ее «куколкой», другой — «принцессой», но как бы ее ни называли, Дитрих стала для них сбывшейся мечтой в аду массового убийства.

У нее часто заводилась лобковая вошь. Дитрих считала эту болезнь частью настоящей солдатской жизни и настаивала, что это вовсе не результат интимной близости. Много лет спустя одна из соратниц матери рассказывала мне, что им вменялось в обязанность стоять на посту возле жилья Дитрих — будь то палатка, полуразрушенный бомбой отель или сборный дом из гофрированного железа, — обеспечивая спокойное прохождение «транспорта». Желая тайно уведомить свою приятельницу в Брейтвуде Иви Уинн о своем местонахождении, Дитрих сообщила: «Страна Фрэнка Синатры чудесна».

Там же, в Италии, мать слегла с пневмонией, и ее поместили в госпиталь в Бари. Она всегда помнила, что там ей спасли жизнь новым чудо-лекарством пенициллином, а его открыватель, Александр Флемминг, сделался одним из ее героев в медицине.

Для меня жизнь утратила свои краски, стала чудовищно однообразной. Бессмысленные часы, бессмысленные дни заканчивались бессмысленными неделями, которые становились бессмысленными часами по пути в вечность.

6 июня 1944 года Дитрих известила аудиторию в почти четыре тысячи человек о вторжении союзных войск в Нормандию.

Вскоре после этого ее труппу расформировали и отправили в Штаты. Мать вернулась домой недовольная. Ее стремление к военной службе не удовлетворяла приписка к Объединенной службе культурно-бытового обслуживания войск. Через месяц, 25 августа, когда освободили Париж, мать все еще находилась в Нью-Йорке. Ее раздосадовало, что она не в Париже и не шагает во главе «победных войск». Годы спустя судьба возместила ей неудачу: она участвовала в параде в честь славной годовщины, и ее сфотографировали. Военная слава Дитрих была общепризнанной, и как только появилась фотография, все заключили, что она сделана в день освобождения Парижа в 1944 году. Почему-то никто не заметил медалей, которые Дитрих получила лишь после войны.

Я начала увеличивать дозу снотворного. У меня возникла потребность вовсе не просыпаться. Прыжок вниз с высоты меня пугал, как и возможность спустить курок пистолета. Удивительно, как нас страшит самоубийство.

В сентябре с новой труппой, куда включили и ее техасскую подружку-компаньонку, Дитрих вылетела во Францию. Теперь ей не требовались официальные командировки или тщательно согласованные с военным командованием маршруты Объединенной службы. Дитрих через ее собственные связи представили одному из ее героев, яркому, «начиненному» пистолетами генералу Паттону. Это была одна из любимейших историй Дитрих, которую она могла рассказать со сна: