Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

— Он тоже там жил, такой красивый в куртке военного корреспондента. Увидел меня да как закричит: «Моя капуста!» и обхватил меня своими ручищами. Так радовался нашей встрече… все только глаза на нас пялили. — Голос матери погрустнел, словно ей захотелось снова перенестись в то время. — У него новая женщина, репортер, Мэри Как-ее-там. Она работает на Луса, того ужасного Луса, за которого вышла женщина, написавшая кошмарную пьесу «Женщины» — помнишь, еще Клифтон ее ругал? Она тоже жила в «Рице» Теперь она очень важная чванливая дама из Конгресса. Ну как можно писать пьесы, а потом заседать в Конгрессе? — Мать достала банку со сгущенным молоком. — В «Рице» мне дали двуспальную кровать, чудесную кровать, но я отдала ее Папе и Мэри: я же была одна. — Мать снова вздохнула. — Однажды ночью Папа с Мэри крупно поссорились. Он был пьян и его дружок тоже, и Папа ни с того ни с сего прострелил бачок в туалете. Не спрашивай, почему. Она обозлилась, кричала на него, осыпала бранью, и он ее ударил. И знаешь, что сделала Мэри? Дала ему сдачи! Невероятно, правда? И тогда Папа огорчился, как маленький мальчик. Я сидела на биде, а он брился и рассказывал, что он «загубил ее туалет», а потом попросил меня поговорить с Мэри. Доченька, умоляет, поговори с мисс Мэри. Ты знаешь, как это делается. Такой выдающийся человек, а в руках женщины — воск. Поразительно! Папа хочет жениться на ней, а она имеет наглость требовать, чтобы он сначала научился прилично вести себя! Я ей говорю: «Ну, положим, он выстрелил в бачок. Ну и что? Он — Хемингуэй!» Но этой женщине, видишь ли, нужен слив, а вода, конечно, хлещет из дыр, как итальянский фонтан, и она тычет туда пальцем и спрашивает: «Видите?» А я ей: «Но он же любит вас! Он — великий человек! Что вам еще нужно?» Вот так и всегда с женщинами — умишко у них маленький, не соображают. Я вернулась к Папе и говорю, что «мисс Мэри» прощает его. Мы выпили шотландского, поговорили по душам — о войне, о том, что делали, что видели, о людской трагедии, о храбрости… Это было чудесно! Потом он ушел к ней, наверх, туда, где теперь стояла моя кровать. — Мать снова поскучнела, потом закурила сигарету, как настоящий солдат. — Представляешь, я видела Жан Пьера Омона. Мы встретились на минном поле. Нам предстояло его перейти: джип стоял на другой стороне. Ты же знаешь, что Жан Пьер всегда изображает «идеального» джентльмена, так вот он отступает в сторону и говорит: «Прошу вас, Марлен» Потом вдруг вспоминает, где мы находимся, и кричит: «Нет, нет, Марлен, позвольте я пойду вперед!» А я ему в ответ: «Нет, нет, Жан Пьер, — я!» И так, все время препираясь, мы перешли минное поле, не задев ни единой мины. До чего же это было забавно! — Мать принялась нарезать салями. — Я припасла хлеб для тебя, не довоенный, конечно, из дрожжевого теста, хорошо пропеченный, но какой-никакой хлеб! Консьерж стоял за ним в очереди. Когда он наконец вернулся, он был очень горд, что смог услужить мне и принес хлеб для моей дочери. — Мать улыбнулась. — Помнишь тот вечер, когда Папи заказал свой борщ и очень рассердился, что к нему не подали его любимый черный хлеб?.. Другой мир! Мы беспокоились, подадут ли нужный хлеб, и я придумала вместительные вечерние сумочки и приносила хлеб с собой.

Мы пили кофе с молоком, макая в него драгоценный хлеб.

— О, да я еще не показала тебе мой «талисман на счастье»!

Мать вскочила, быстро отыскала его и протянула мне. На вид «талисман» смахивал на рулон туалетной бумаги. Мать бережно раскрутила его. Это были бумажные деньги, склеенные скотчем конец к концу, а на них росписи, пожелания, фамилии солдат. Одних она знала лично, перед другими выступала с концертами, третьих любила, провожала в бой.

— Посмотри, вот это русские деньги. Мне их вручили, когда мы повстречали русскую войсковую часть, — чудесные крестьянские лица, суровые и сильные!.. А это английские банкноты, у меня их много. Замечательные мальчики, всегда такие вежливые… и все-таки доллары, подаренные нашими ребятами, я ценю больше всего. Когда я встретила во Франции Ирвинга Берлина, мы сравнили наши «талисманы на счастье». Конечно, мой оказался намного длинней. Берлину, «знаменитому армейскому песеннику», это вовсе не понравилось!

Я поинтересовалась, когда она получит пропуск в Берлин для встречи с бабушкой.

— Генерал Гэвин делает все возможное! Он очень милый, вот приеду в Берлин, и его повидаю. Жан, естественно, ревнует, он уверен, что у меня с ним был фронтовой роман. Но никакого романа не было: Гэвин не просил меня любить его. И, конечно, Жан не верит, что Гэвин — всего лишь мой поклонник. А куда ты получила назначение?

— Мне велено явиться в ОСО во Франкфурт.

— О, какое ужасное место! Похоже на гигантский гарнизонный магазин! Там есть все, потому что это главная ставка Эйзенхауэра! Очень чванливый генерал! Даже на фронте ему создавали домашний комфорт, где бы он ни находился. Ужасный человек, всю войну провел далеко за линией фронта, даже выстрелов не слышал!