Моя мать смеется

Мешок картошки, крахмалистой, мягкий сыр, масло. Что еще, она не знает. Фрукты, но они теперь безвкусные. И мягкий сыр, ты уже сказала. Да. Но мне нужен мягкий сыр и серый нарезной хлеб. Я намазываю сыр на тост, немного солю, перчу, и вечером мне этого достаточно.

Утром тоже, но я кладу немного варенья. Да, это я тоже знаю.

Тиски сжимаются.

Мы вдвоем составляем список, и она немного оживляется.

Я возвращаюсь в комнату, где пишу.

Она заходит. Громко зовет меня по имени. Да.

Мы кое-что забыли в списке, добавь, но я не знаю что, я забыла.

И я автоматически отвечаю, овощную нарезку для супа.

Да, точно. Мне обязательно нужен суп в полдень. Да.

Тем временем я потеряла мысль.

Я должна писать.

Когда я пишу, я меньше слышу ее стоны.

Каждый день приходят разные помощницы по дому.

У каждой своя специализация. Каждая готовит какое-то национальное блюдо, и моя мать этому радуется. Она радуется дню кускуса. Радуется дню боливийского блюда. Радуется. И каждый раз говорит, в твоей стране вкусно готовят. Жаль, я никогда там не побываю. Раньше я ездила в другие страны, но всегда чтобы навестить родственников. Страна была не важна. Вот моя дочь много везде путешествует, чтобы показывать свои фильмы.

Она даже ездила в Японию. Она мне о ней не рассказывала. Сказала только, что это далеко. Только о Камбодже сказала, что там красиво. Хотя я уверена, что можно много чего рассказать о Камбодже или о Японии, но она почти ничего не рассказывала. Только о том, что в Камбодже подхватила вирус, от которого никак не может вылечиться. А о Китае (в Китай она тоже ездила) она сказала, я была там всего неделю. Он стал современным, и везде гигантские изображения. Даже на корабли проецируют изображения, и она показала мне видео. Видео было снято ночью, и видно было только изображения, двигавшиеся на плывущих кораблях, а еще было слышно много музыки. Я ей сказала, наверное, было весело. Она сказала, что я бы так это не назвала. Музыка – это весело, создает атмосферу. Да, может быть.

Кроме того, в Китае она подцепила глиста-солитера. И что только она там умудрилась съесть? Она никогда не обращает на это внимания, хотя с ней такое происходит сплошь и рядом: солитеры или дурной вирус в Камбодже. Ей сказали не купаться в реке, а она купалась. А еще она ударилась головой и подвернула ногу. А ведь ей говорили, что надо носить высокую обувь, но она, скорее всего, забыла.

С ней всегда так.

Когда приходят помощницы по дому, мать перестает стонать.

Стонет она при мне или когда совсем одна, потому что не отдает себе отчета.

При людях стоны прекращаются.

И я оживаю.

Проснувшись утром, я подхожу к порогу ее комнаты, чтобы посмотреть, дышит ли она.

Она дышит громко и тяжело, но все-таки дышит.

Ее тело такое крошечное, такое худое, лежит на перине. У меня болит сердце. Раньше не болело, а теперь болит, и я говорю себе, такова жизнь, наверное, я тоже буду такой.

Она опять стала разговаривать во сне. Говорит, о нет, нет. Несколько раз. Потом как будто вскрикивает. Потом успокаивается.

Я удаляюсь. Иду запереться в другой комнате, подальше. Но и там ее слышу.

Она всегда оставляет дверь комнаты открытой.

Я ее закрою.

Так лучше.

Шум, который она издает во сне, приглушается.

Я снова говорю себе, что мне нужно подготовиться к ее смерти. Я не думаю, что она умрет, но мне нужно подготовиться.

Пытаюсь почувствовать, что во мне произойдет, когда это случится.

Ничего не чувствую.

Может быть, я готова.

Может быть, я ничего не чувствую, потому что не верю, что это произойдет.

Иногда она входит в маленькую комнату, где я пишу, прячусь, избегаю ее, она входит без предупреждения и что-нибудь выкрикивает. Говорю себе, я ее сейчас убью.

Это было бы просто. В конце концов, что мне мешает.

Сама себе и мешаю.

Потом я говорю себе, что она приходит, потому что ей нужно общение, и я ее понимаю. Да, я понимаю такие вещи. Она всегда нуждается в общении. Такая уж она, и на самом деле это хорошо.

Говорю себе, это же хорошо, очень хорошо.

Она любит спрашивать, как дела, и любит отвечать, всё хорошо. Иногда я слышу по телефону, что всё не очень хорошо, но сначала она говорит, что хорошо. Когда я ей говорю, у тебя странный голос, она отвечает, я устала. Я говорю ей, ты всегда устаешь в межсезонье. И тогда мы говорим о временах года. Я сказала себе, что не стоит ей оставаться зимой в Бельгии, уж очень это там плохое время года, но она теперь не чувствует в себе сил, чтобы путешествовать, и я ее понимаю.

Я отлучилась на час встретиться с другом.

Когда я вернулась, она сказала, что звонила Л.

Хорошо, я ей перезвоню.

Л. сказала мне, твоя мать считает, что ты ее избегаешь, чувствуешь себя, как в тюрьме.

Моя мать права. Она поняла. Она всё понимает.

Она так и сказала, «в тюрьме»?

Нет, она сказала другое слово, не помню, какое, но оно означало тюрьму, по крайней мере, я так поняла.