Моя Мия. На осколках первой любви (СИ)

Тени от окна над моей кроватью, складываются в незамысловатые узоры. Долго изучаю их, пытаясь унять волну паники внутри.

Если не считать гостиниц, я никогда не ночевала нигде, кроме как дома, у бабушки или в крайнем случае, у Громовых.

Несколько раз, ныряю под одеяло и снова глазею в окно. В какой-то момент кажется, что в него кто-то заглядывает, и я подпрыгиваю.

— Мир, — приподнимаюсь на локтях. — Ты спишь?

— Нет, — отвечает он, поворачивая голову.

— Мне… страшно.

Громов опять смотрит в потолок и трудно вздыхает. После десятисекундной паузы откидывает краешек одеяло.

— Иди сюда, — говорит еле слышно.

Округляю глаза и сдавливаю кулаки до боли.

В последний раз после того, как я пришла к нему в постель, он выставил меня за дверь. И пусть сейчас на мне чуть больше одежды, подобное унижение забыть практически невозможно.

— Мирон, — кусаю губы в нерешительности.

Спать одной боязно, но гордость берёт своё.

— Ну что? — снова смотрит в мою сторону.

— Можно, ты ко мне придёшь? — спрашиваю зажмуриваясь.

— Это что? — усмехается. — Известная Алиевская принципиальность?

— Нет, — мотаю головой, потому что мне не до шуток. — Мне страшно…

Не разлепляя глаз, слышу скрип соседней кровати, несколько быстрых шагов и чувствую, как Громов опускается рядом.

— Спасибо, — шепчу с облегчением.

Он подкладывает согнутую руку под голову. Второй рукой натягивает мне одеяло до подбородка и, устроив её на моей талии, прикрывает веки.

— Спи давай, Карамелина. Никто тебя не съест.

Глава 26. Вдохновлённая Мия

— Лада, успокойся, — повторяет Мирон в двадцатый как минимум раз и я, не выдержав, вскакиваю с постели.

Судорожно начинаю её заправлять и перекладывать толстовку с места на место. Поглядываю в окно, за которым будто бы все краски ластиком стёрли. Только белый цвет оставили.

— Ла — да, — Громов повышает голос, а я внутренне ликую, что они ругаются со своей девушкой. — Я сказал тебе — вечером позвоню. Ты можешь не истерить?!

Снова один сплошной визг в трубке. Когда дело доходит до оскорблений в мой адрес, досадно хмыкаю и смотрю на Громова.

Вот так вот значит, да? Твоей девушке позволено про меня гадости говорить?

— Да что с тобой? — произносит Мирон теперь уже совершенно спокойно. — Я не буду разговаривать в таком тоне. Позвоню вечером. Если будешь готова нормально говорить, возьми трубку, — заканчивает он свою речь, несмотря на непрекращающийся ор.

— Весело у вас, — замечаю, снова глядя в окошко скучающе.

Усаживаюсь на кровать и поправляю топ под грудью.

Больше всего на свете я хотела бы в душ, но в доме бабушки Гали, как она нас просила её называть, водопровода нет. А учитывая погодные условия, мы застряли здесь как минимум на выходные.

В общем, по словам соседа, к которому наведался Мирон с утра, грейдер приедет только в понедельник, а сегодня только суббота.

— Вот ты не начинай, — вздыхает Мир, убирая телефон в карман.

— Да куда уж мне…

Громов задумчиво потирает бровь и садится на кровать, чтобы натянуть носки. Пока он не видит, пытаюсь проломить взглядом тёмный затылок.

— Всё слышала, да? Прости. Она извинится.

— Не надо, — хмурюсь. — Её извинения будут лживыми.

Как и она сама.

— Что сказал Руслан? — спрашивает Мир, кивая на мой яблофон.

— Будет с тобой серьёзно разговаривать по приезду.

— Пфф… — качает он головой и переводит на меня ироничный взгляд. — Кто бы сомневался. А твой парень не ревнует?!

— К тебе?.. Нет… Что ты?.. — издеваюсь.

— Пойду снег пооткидываю.

— Как знаешь, — пожимаю плечами.

Заняться здесь абсолютно нечем, поэтому привожу себя в порядок и решаю выйти к хозяйке дома. Помогаю убрать посуду после завтрака, и за тихими разговорами мы вместе готовим борщ на обед.

— Вы извините, что мы вам надоедаем, — прошу виновато.

— Ой да, перестань, — улыбается бабушка Галя, поправляя цветастый платок. — Я старуха, живу одна. Внуки раз в полгода заезжают, мне тем более в радость, что рядом кто-то.

Вчера вечером Галина Сергеевна рассказала нам, что её муж умер два года назад после продолжительной болезни, а дети ещё по молодости в город переехали. Звали бабушку с собой после смерти Михаила Ивановича, но она отказалась уезжать из своей деревни. "Тут и помру" — сказала.

Осматриваю небольшую кухню. Обстановка небогатая, но чистота для пожилого человека завидная. В сверкающем белом буфете старинная посуда и несколько фотографий.

Поднявшись, изучаю их внимательно.

На одной узнаю́ однокурсника Громова, а на другой — саму бабушку Галю.

Входная дверь хлопает, по босым ногам проносится холод. На несколько секунд озираюсь на вошедшего в дом Мирона, и снова смотрю старые снимки в буфете.

В углу, самой последней, располагается фотография молодого человека. Образ его практически неразличим, так как видно, что карточку рвали и склеивали несколько раз.

— А это ваш муж? — киваю.

— Это? — выглядывает женщина, — нет, — качает головой и поднимается. — Это Саша…

— Саша? — наблюдаю, как она открывает буфет и извлекает из него фотографию.

— Моя первая любовь.

Округляю глаза. Морщинистые руки разглаживают симпатичное мужское лицо на фотоснимке.