Моя мужская правда

Я тоже не собирался жениться. И тем не менее каждый вечер вновь и вновь возвращался в ее квартиру, и мы были вместе: я здесь ел, я здесь читал — я здесь жил. Чем отличался от господ А, Б, В, Г или Д. Каждому из них с лихвой хватало одной ночи, чтобы удостовериться в своей мужской состоятельности и умении вести полноценную жизнь. Я же в дополнительных доказательствах не нуждался — тридцатилетний писатель, увенчанный престижными наградами и почти славой. Я восседал за обедом в кресле Джейми, похожем на трон, а Сьюзен, как гейша, прислуживала мне. Я брился замечательными лезвиями фирмы «Ролле», приобретенными когда-то Джейми с запасом (да еще с каким!); мои полотенца сушились на батарее электрического отопления, поставленной Джейми; зеркало в ванной безропотно отражало меня — как сначала Джейми, а потом черт-те кого, одного за другим. Я читал, развалившись на тахте, которую Джейми подарила мать по случаю его двадцать второго (и последнего) дня рождения. Я потягивал коллекционные вина из запасов Джейми — все эти годы они хранились при специальной температуре в большом баре с кондиционером, так что в любой момент покойник мог спокойно восстать из гроба и попросить бокал обожаемого им ричбурга, Сьюзен всегда была к этому готова. Промочив под дождем туфли, я вставлял в них его деревянные распялки, а озябшие ноги погружал в его бархатные шлепанцы от Триплера. Я пользовался при необходимости его рубашками. Я взвешивался на его весах. Я помирал от тоски в обществе его жены. Которая ничего от меня не хотела.

Она сама так сказала, всегдашним своим тихим голосом, и в этом была вся Сьюзен. «Я ничего от тебя не хочу. Я — твоя и готова для тебя на все. Ты волен поступать так, как заблагорассудится. Позволь мне кормить тебя. Позволь мне сидеть возле тебя по ночам и смотреть, как ты читаешь. Мое тело принадлежит тебе. Делай с ним, что хочешь. Я буду послушной. Приходи хотя бы иногда обедать. Обещаю никогда к тебе не приставать. Уходи когда и куда нужно — мне не потребуется отчета. Можешь никогда никуда не брать меня с собой. Пользуйся всеми этими вещами — ими и мной. Махровыми банными простынями, брюссельскими скатертями с кружевом, севрскими сервизами, тремя ванными, двумя телевизорами, двумя миллионами, доставшимися мне от Джейми, теми деньгами, которые я получу от родителей, моими руками, ногами, сосками, кожей, лоном. Одного я не могу предложить тебе — жизни. Ее у меня нет. Дай мне хоть толику ее! Приходи отдохнуть от жены. Приходи в любой час дня и ночи. Не надо предварительно звонить — я всегда буду ждать тебя».

Ну и дела, сказал я себе. Врачу, исцелися сам!

Конечно, Сьюзен не была первой женщиной, с которой я сошелся в Нью-Йорке, перебравшись туда в июне 1962 года. Но первой, с которой завязались прочные отношения. В то время считалось хорошим тоном для одинокого молодого человека (неужели так и по сей день?) толкаться по вечеринкам, заводить знакомства с девицами, перебрасываться с ними шуточками-прибауточками в темном углу чьей-нибудь вест-сайдской квартиры, потом одну из них пригласить поужинать — и в койку. Можно и без ужина. Некоторые из партнерш оказывались даже милыми, но ни о чем серьезном я не позволял себе думать, а и позволил бы — все равно впустую: не было ни сил, ни желания. В тот первый нью-йоркский год я многих удивлял своими странностями. Иногда мысль о том, что пришла пора раздевать подругу и самому разоблачаться, приводила меня в полное отчаяние. Я впадал в меланхолическое молчание, отводил глаза, почесывал переносицу. «Что случилось? На вечеринке ты был совсем не такой. Так и лез. Тебе нездоровится?» Я почесал переносицу. «Ой, ты, наверное, голубой! Что же сразу не сказал?» Словно очнувшись, я бросился стаскивать с нее колготки; завершив эту операцию, понял, что старался совершенно напрасно. Она ушла. Утром, направляясь за газетой и рогаликом к завтраку, я обнаружил подсунутую под дверь библиотечную карточку с карандашным посланием: «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Вечеринки шестьдесят второго года многому меня научили; приобретенный опыт не утрачен и по сей день: когда редакторы или коллеги приглашают меня на встречу, где «можно будет от души расслабиться», я обычно отговариваюсь срочными делами — или потом сильно раскаиваюсь.