Моя навеки, сквозь века

– В Бризак, – мой непонимающий взгляд и он продолжил: – вы, барышня Кос, очень странная барышня. Возможно, единственная барышня не только в столице, но и во всей Империи, которая не знает, что это за место,  – прикольно, а объяснять он будет, или только подкалывать? – Это дом моды, – кажется, мой рот сам сложился в букву “о”. Что там делает Вася? – Не просто дом моды, но один из лучших в стране, ваш… приятель сейчас там, как и весь столичный свет, мадам Бризак даёт представление новой коллекции.

 Показ мод? Серьёзно? Этот безэмоциональный сухарь, от которого я не могла вытянуть ни слова, кроме подозрений и вопросов… Мода?

– Мужчины интересуются модой? Или они шьют мужскую одежду?

 Павлов хохотнул.

– Мужскую одежду они не шьют, впрочем, женскую тоже. Бризак – поставщик Императорского двора, только особам, приближенным к высочайшим телесам они могут шить одежду.

– Но… мужчины?

– Бризаки, как и некоторые другие, устраивают представления, показывают свои наряды не на куклах, а на живых лю… женщинах. Бывают такие зрелища – почище чем в Императорских театрах. Впрочем, их артисток они частенько и приглашают для демонстрации.

– Можете не продолжать, – как говорил Вася: балет – это стриптиз девятнадцатого века.

 И раньше я потешалась и умилялась над бедными мужиками, которым на женщин негде поглазеть, кроме как в театре.

 То раньше, пока среди них не было моего мужа.

 Николай хотел что-то сказать, но в последний момент передумал. Нечего и сомневаться – он знает, что там делает Вася, только говорить мне не хочет. Сто процентов – не поверил, что мы с ним посторонние, но и успокоить меня ему нечем.

 Доехали быстро, я даже не успела скатиться в уныние и безнадёгу. Казалось, только проезжали по Невскому, как уже оказались на Малой Конюшенной.

 Младший Павлов помог мне выйти из кареты, как нельзя кстати – внезапно у меня так сильно разболелась голова, что хотелось сжать её двумя руками и просто размозжить, лишь бы боль утихла. Из затылка, волнами тупой боли, она вилась к вискам, никак не удавалось прогнать витающих перед глазами мушек.

– Возможно, это, – Николай уже переговаривался с привратником, сунул ему, к бабке не ходи, деньги. Распахнул одежду, указывая на знак судебника. – Уверяю вас, мы не причиним гостям беспокойства… моя невеста, милая… – он потянул меня за руку, демонстрируя эту самую невесту, – Шурочка приняла моё предложение, после целых восьми месяцев ухаживаний. Теперь вот – торжество готовим. А где же нам увидеть самые красивые платья, если не в этом доме. Понятно, – он не дал мужчине с седыми бакенбардами в форменной одежде и рта раскрыть, – конечно, бризак нам не по карману, но, если моя душа увидит здесь, а где, ежели не здесь, что-то поистине волшебное, то, возможно, её модистке удастся хоть как-то отразить красоту… ну разве не это ли самая красивая барышня столицы?

 Он, адвокат этот, страшный человек. Он врёт так самозабвенно, что я забыла о боли, да и сама поверила, что поверенный влюблён в меня по уши и окрылён от счастья.

– Да внимательней, барин, следи за своей красавицей, там такие господа собрались, что неровен час, уведут, – и привратник, голубчик, поверил. Пропустил, объяснил, куда идти, наказал быть тише воды, ниже травы.

 На интерьеры, богатое убранство я и не смотрела.

 Оставив одежду мы попали в бальный зал, сейчас полукругом заставленный стульями, а на импровизированной арене появлялись девушки в таких нарядах… я просто не представляю, как деньжищи должны валиться из жопы, чтобы обшивать бриллиантами платье. А чтобы все сразу поняли шик, блеск, красоту – в зале полностью завесили шторы, оставили только электрические лампы и люстру.

 Вспомнились мои ученики, для которых малороссийская колбаса – огромное счастье и праздник, а о новом тулупе, без заплаток и дыр, можно только мечтать, когда у них в деревнях сидят дети, в жизни не видавшие ни шоколада, ни зефира.

 Омерзительный праздник. Напыщенные индюки, которые упиваются собственными деньгами, заработанные простыми людьми. Пересыщенные, не знающие, какую блажь ещё придумать, чтобы потешить своё эго.

 И не замечающие агонии вокруг.

 Вот он – пир во время чумы. Здесь, в особняке, прямо в сердце столицы. Эти женщины готовы потратить сумму, на которую можно построить школу, за одно только платье. Подозреваю, если поскрести закромах этих модельеров, то мехов и камней хватит, чтобы построить маленький заводик, оснастить его по последнему слову техники, прекратить использовать почти рабский, копеечный труд крестьян, но дать им достойную работу, хорошую оплату.

 А может… ну их? Им, прогнившим насквозь, туда и дорога? Они же по-другому не поймут. Может только и осталось – истребить их, выкорчевать вместе с корнем, со всеми их дворцами, мехами, бриллиантами, да частными поездами?

 И я, блуждая взглядом по идеальным причёскам женщин, выстриженным головам мужчин, уже почти решилась уйти, пока не увидела его.