Моя навсегда

– А ты поняла, что в какой-то момент мой сын решил, что я – это зло и делаю жизнь его матери невыносимой? Понимаешь, Димка же видел, как она рыдала из-за меня, а потом всегда меня прощала, звонила мне при нем и говорила, что я разрушил ее жизнь, даже обещала покончить с собой. Конечно, он относился к этому куда серьезнее меня. Он всему верил.

– А ты – нет?

– Катя всегда была королевой драмы, – устало проговорил он. – Даже сейчас, если я приезжаю в Ярославль, она устраивает какие-то подковерные игры. Думаю, считает, что однажды я к ней вернусь. Не знаю. Важно, что мой собственный сын меня возненавидел. Он ненавидел меня всю жизнь – за мать.

– Он тебя ненавидит. В настоящее время, – поправила его я. – За что он ненавидит тебя сейчас? Расскажи мне об этом.

– Его нельзя ни в чем винить.

– Винить? – теперь уже удивилась я. – Я не собираюсь его винить. Я вообще никого не собираюсь судить, просто скажи, черт возьми, что тогда случилось. Зачем столько лишних слов, вся эта прелюдия? Я начинаю всерьез считать, что тебе есть чего стыдиться.

– Нет! Нет ничего такого! – почти крикнул он в ответ. Мы оба замолчали, потому что уже достигли той стадии, когда тишина становится колюще-режущей. Мы молчали, прикидывая, кто начнет, кто сделает следующий ход. Дмитрий был бледен, но тверд. – Хочешь знать – изволь. Он напал на меня.

– В смысле – напал? – растерялась я. – Физически напал? Ударил?

– Да, физически. Именно физически. Он ударил меня. Он ударил меня ножом. Тот шрам на спине… – ответил Дмитрий, сделав неопределенный жест рукой в воздухе.

Перед глазами зашатались стены, и закружилась голова.

Глава 15 И мы храбро бросились врассыпную

Иногда слова могут ранить – так говорят. И все же слова не оставляют шрамов, в отличие от кухонных ножей. Оказывается, именно от удара кухонным ножом остаются тонкие, светлые, неровные шрамы, похожие на следы от неудачно проведенных операций.

Дмитрий стоял напротив меня и смотрел, как мой мир теряет четкость и искажается, словно меня затягивает в матрицу.

– Невозможно, – попыталась сказать я, но слово превратилось в скомканный, раздавленный в спазме звук.

Он смотрел на меня с сожалением, но не шевелился, давая мне время прийти в себя – чего я категорически не хотела. Я не желала приходить в себя, задавать вопросы, я не хотела верить – или не верить. Я хотела вернуться на бетонный насест и ни о чем не думать. Швырнуть в Дмитрия чем-нибудь. Фотографией. Мобильным телефоном. Хотела закатить истерику и потребовать луну с неба.

Я хотела, чтобы он замолчал.

– Ему было лет двенадцать. Наверное, это уже можно считать переходным возрастом.

– Он не мог, – сказала я чуть громче, но Дмитрий даже не запнулся.

Он словно хотел наказать меня за любопытство. Впрочем, ему это все тоже давалось нелегко: он сфокусировал взгляд на мне, кажется, чтобы держаться за меня, как за столб.

– Мы с Катей сильно поругались в тот день, не поверишь, даже не могу вспомнить, из-за чего. Знаешь, такая ссора, когда стены трещат от криков, но суть этих криков – вовсе не в словах. Наверное, как обычно, она обвиняла меня во всех смертных грехах, я – ее. Я как раз защищал кандидатскую, работал круглыми сутками, часто уезжал, и она ревновала как сумасшедшая.

– Безосновательно, конечно.

– Безосновательно, да! – хмуро ответил он. – Но это неважно. Она ревновала меня не к людям, не к женщинам, с этим еще можно было бы справиться, она ревновала к времени. К той жизни, которую я вел, к моему частому вынужденному одиночеству, в котором я не страдал. Хотя именно она и толкнула меня на это одиночество.

– Господи, сколько же у тебя к ней претензий! Я сама уже готова скандалить! – воскликнула я.

– Претензий? Наверное, это нормально, что моя жена Катя, моя домохозяйка Катя отказалась переезжать со мной в Москву, чтобы я мог начать практику. Приглашение крупнейшего кардиоцентра страны – это недостаточный повод немного пересмотреть планы на день. Ей не хотелось вырывать ребенка из привычной среды. Вырывать ребенка! Если бы она переехала, возможно, ничего бы и не случилось.

– Или случилось то же самое, – заметила я.

Дмитрий снова замолчал, словно я сбила его с ритма. Отвернулся, сел на стул, прикоснулся пальцами к губам.

– Когда мы начали ругаться, было очень поздно, я был уверен, что сын спит. Нет, не так. Я плевать хотел на то, где он. Я устал от всего этого. Устал, что меня встречают как предателя, устал, что каждый раз великодушно прощают. Просто устал, черт возьми, от дороги и пробок. Я кричал на нее, а она на меня, и в какой-то момент в кухню влетел Димка и тоже стал кричать. Что-то о том, чтобы я убирался и не лез в их жизнь. А Катя кричала, чтобы он ушел и не лез не в свое дело – такая у нас была веселая жизнь. И вдруг я почувствовал боль, какую-то просто адскую боль, такую сильную, что даже потерял сознание, что вообще-то при ножевых ранениях происходит не так часто.

– Ножевых ранениях, – прошептала я, силясь осмыслить эти слова.

Дмитрий прикусил губу.